Резиновое солнышко, пластмассовые тучки
Шрифт:
Юля открыла глаза. Увидела перевернутое набок инвалидное кресло в углу. Особняк.
На плечо что-то давило и кто-то прижимался к ней сзади. Юля открыла глаза, повернула голову, увидела пухлую темную с расслабленно свисающей кистью и едва не заорала. Но это был всего лишь спящий Горик. Он полностью утащил на себя покрывало. Юля лежала голая, но все равно горячая и мокрая от пота.
Она приподнялась. Села на кровать. Вступила босой пяткой во что-то мокрое и липкое на полу. Стало жутко. По телу забегали мурашки. Она заставила себя посмотреть. Выругалась. Облегченно вздохнула.
Под ногами
Трещала голова. Прошлое приходило отрывками — зал с колоннами, Генка весь в крови, колонка, стрельба у киоска. Хотелось курить. Юля огляделась. Привычная широкая гостиная, из мебели только кровать и инвалидное кресло, на паркетном полу беспорядочно раскидана ее и Горика одежда. Возле кровати лежит пистолет Макарова. В дальнем углу, под собственными черными трусиками Юля заметила край пачки сигарет.
Спички нашлись в карманах джинсов, джинсы нашлись под кроватью. Она закурила. Башка трещала все сильнее. Вспомнился Сом. Ты заставила меня ревновать к этим двум человеческим отбросам — говорил он ей.
— Теперь я с ними трахаюсь, Дима, — сказала Юля вслух. — И хуй же предохраняюсь, наверное.
Она заметила новый элемент декора — большое, в человеческий рост зеркало у стены, поставленное так, чтобы видеть в нем кровать и все, что в ней происходит. На Юлю смотрела худенькая девочка с небольшой, но по-женски округлой грудью, белой кожей, красивым уставшим лицом. Красавица. А рядом под покрывалом сопело черное чудовище.
— Трахаюсь и любуюсь, — резюмировала Юля печально.
Ей стало противно. Она почувствовала брезгливость — к себе, к Горику, ко всему что было. Захотелось остаться одной и принять ванну.
— Вставай! — она толкнула Горика.
Он что-то промычал.
Юля стянула с Горика покрывало. Он не реагировал. И это меня вчера трахало, подумала она, глядя на его тело — черное, пухлое, сисястое, с толстыми ягодицами и по-женски полными ляжками. Он был как баба. Черная противная баба.
— Вставай, блядь! — крикнула она громче. — Оторвался вчера, да? Лишился невинности!
Горик не открывая глаз, проговорил что-то на незнакомом языке и перевернулся на другой бок.
Пистолет оказался заряженным. Юля обмоталась покрывалом и выстрелила в потолок.
Горик вскочил моментально:
— А? Что? Кто? Зачем стреляешь?
— Тебе пора.
— Как пора? Куда пора?
— Домой.
Он протер глаза и зевнул. Потом долго смотрел на Юлю — в покрывале и с пистолетом. Та спокойно выдерживала взгляд.
— У меня нет дома, — сказал наконец Горик. — Я думал здесь мой дом.
— Нет. Здесь мой дом. А тебе пора.
— Куда же я пойду?
— Куда хочешь. Мне надо побыть одной и подумать.
Горик встал с кровати. Он стоял перед ней голый и растерянно хлопал глазами. У него был вопросительный вид — выражение лица, опущенные плечи, нерешительные движения, даже его небольшой темный член — все выражало вопрос. Потом он как будто что-то понял, улыбнулся, сделал два шага к ней и попытался обнять.
— Юля, маленькая… — начал он нежно.
Юля подняла пистолет и преградила ему дорогу.
Горик посмотрел в дуло.— Уходи, — приказала она. — Одевайся и уходи. Завтра мне позвонишь.
— А обнять тебя нельзя? — спросил он совсем другим голосом.
— Нет.
Горик одевался молча. Резко натягивал штаны, путался в свитере, искал носки. У него было каменное лицо.
— Вчера ты назвала меня Димой, — сказал он наконец.
Юля напряглась и сглотнула.
— Почему же ты не с ним?
— Я сама по себе.
— Ну конечно. Ты сильная. Тебе никто не нужен. Только ты не одна такая. Таких много. Я всю жизнь вижу людей, которым никто не нужен. Не думай, что ты особенная.
Юля молчала. Горик нашел один ботинок, обул. Поискал второй.
— Я ищу человека, которому кто-то нужен, — сказал он, выпрямившись. — Один раз я нашел, но он умер. И я думал, что опять нашел, но ошибся.
Он заметил пачку сигарет, вытянул оттуда четыре сигареты и спрятал себе в карман. Подошел к ней. Посмотрел ей в глаза. Она смотрела в пол.
— Спроси у этого Димы, он готов идти с тобой до конца?
У него были большие грустные черные глаза. Он подобрал куртку, вышел в коридор, повозился с замком и хлопнул дверью.
И ей сразу стало жаль, что она его прогнала. Вдруг перехотелось оставаться одной в большом пустом мертвом доме, где было больше горя чем улыбок. Зря я так, подумала она, пусть он толстый, некрасивый, но он свой. Я могла бы ему доверять.
Она взглянула на себя в зеркало. Девочка, ребенок с пистолетом Макарова. Кошка.
Она не знала что делать. Сумасшедшая кровь сумасшедших родителей кипела в жилах и толкала на сумасшедшие поступки. Ты психопатка, сказал ей Гена. А я просто иду там, где другие останавливаются. Хочу подняться на такую ступеньку, чтобы тот кто попытается заглянуть мне в глаза увидел бы только мои подошвы…
Но это были лишь слова. Они ничего не объясняли и никак не помогали. Двойник в зеркале вызывал ненависть. Она снова пожалела, что она — это она, с такими привычками, с таким характером, с такой жизнью.
Юля прицелилась в свое отражение, чуть-чуть помедлила и разрядила в зеркало остаток обоймы. Был страшный грохот и звон.
А потом вокруг стало так тихо, и так пусто как никогда еще не было, за все 13 лет ее жизни.
2. По дороге к Петровскому вокзалу на поросшей травой обочине стоит большой синий киоск — старенький, склепанный еще при Союзе. На киоске надпись — «пункт приема стеклотары». На ржавеющей двери — навесной замок. За небольшим мутным зарешеченным стеклом можно разглядеть записку для клиентов — «Буду через 10 минут». Больше снаружи ничего не видно.
Когда Горик проходил мимо, то часто останавливался и стоял перед окошком, поначалу и правда минут по десять, позже хотя бы минуту, чисто символически.
Киоск был закрыт уже три года. Горик и сам не мог сказать, что за эмоции его посещали, когда он смотрел на окошко и ожидал эти минуты.
Это были даже не эмоции, а так, что-то в чем вряд ли вообще можно разобраться.
— «Пых!» «Пых!» «Пых!» — Гена целился пистолетом в окно и понарошку стрелял по проезжающим далеко внизу автомобилям.