Родные дети

Девочкам сразу стало легче.

— И вы работаете на кухне? — удивилась Золя. — Вы с ума сошли. Я совсем хорошо устроилась, и никто меня не трогает. Поговорите с мамой, она устроит вас куда-нибудь в канцелярию, на чистую работу.

— Нет, нам и тут хорошо, — поспешно сказала Лина, — но дело в том, что мы все время получаем повестки на выезд в Германию.

— Ну, это пустяки, — махнула рукой фрау Фогель. — Это я устрою. Кому же и помочь, как не своим?

Тамарочка начала горячо благодарить и за себя, и за Лину, но Лине было как-то не по себе. Почему мать Золи Зозули — фрау Фогель? Но она назвала их своими? И Лева говорил, что видел Золю... Ведь и Лева был хорошо одет, держался так независимо, работал даже у них в газете, а на самом деле был связан с подпольем, с партизанами... Но пока что не надо вспоминать о Леве. Как тяжело самой разбираться в людях!

— Приходите чаще, в кино пойдем, — предложила Золя.

— Я уже и забыла, когда последний раз где-нибудь была, — призналась Лина. — И никуда не тянет. Даже не представляю себе, чтобы можно было теперь идти куда-то развлекаться.

— Ну, не надо вешать нос! — безапелляционно заявила Золя. — Надо всегда надеяться на лучшее.

Ведь об этом и Лева говорил...

Но от кино Лина решительно отказалась.

— У нее мама умерла, ей не до этого, — объяснила Тамарочка, опасаясь, как бы Золя не обиделась.

Какое-то время после этого их не трогали, но осенью 43-го года, когда люди шепотом уже передавали друг другу: «Наши близко, наши гонят фрицев», — облавы, аресты, сплошные мобилизации усилились. Любовь Федоровна снова кинулась к фрау Фогель.

— Не волнуйтесь, — сказала та, — я их заберу с собой, а во Львове оставлю у своей родственницы. Пусть сегодня придут ко мне, я их кое с кем познакомлю, достанем документы на посадку. Мы устроим девочек в нашем вагоне, можете быть спокойны, что будет моей Золечке, то будет и им...

— Ни за что, — сказала Лина, услышав об этом предложении от Любови Федоровны. — Я ни за что никуда из Киева не уеду. Лучше уж умереть.

— Да только до Львова, детка, — пробовала уговорить ее Любовь Федоровна. — А что, если вас заберут под конвоем, отправят в запечатанном вагоне? Сегодня, говорят, наша улица отходит к запрещенной зоне и отсюда начнут выселять.

Из района, где жила Лина, всех уже давно выселили. Там была «запретная зона». Последнее время Лина ночевала у Любови Федоровны.

Неожиданно выход нашла тихая и кроткая Тамарочка:

— Знаешь что, Лина, мы все-таки пойдем к Фогелям и заберем у них документы на посадку. Мы скажем, что придем прямо на вокзал, а с этими документами убежим и где-нибудь спрячемся.

— Это действительно лучше, — согласилась Лина.

А Любовь Федоровна была в таком отчаянии, что уже и не знала, что лучше, а что хуже.

Вечером Лина и Тамара пошли к фрау Фогель.

— А Золя уже давно вас ждет! — сказала та.

Лина первой переступила порог Золиной комнаты и остановилась: на диване с Золей сидели два эсэсовских офицера. Золя была хорошо одета, модно причесана, смеялась и кокетничала с довольным и победным видом.

— Мои милые девочки!.. — вскочила она с дивана и кинулась обнимать Лину и Тамару, будто они и на самом деле были такими близкими подругами и их приход был для нее большой радостью.

— Знакомьтесь, — обратилась она к офицерам по-немецки. — Это мои подружки, фрейлейн Лина и фрейлейн Тамара. Мы поедем все вместе. Мама, — Золя капризно надула губки, — приготовь нам ужин! А вы, девочки, пожалуйста, садитесь к столику, пока мама организует что-нибудь основательное, мы тут немного полакомимся.

На круглом столике возле дивана стояли высокие рюмки с ликером и рейнвейном, тарелки с ветчиной, вазы с фруктами.

Тамара умоляюще посмотрела на Лину. Нет, убежать было невозможно, но сесть рядом с ними, врагами, пить с ними вино? «Какое бы это было счастье, если б это был яд!» — мелькнуло в голове у Лины. Сейчас, в эту минуту, она, не задумавшись, проглотила бы его.

— Мы должны спешить, — мягко начала Тамара, — ведь нужно собирать вещи и с мамой надо побыть. Твоя мама говорила, что получит для нас какие-то талончики на посадку. И мы уже прямо завтра придем на вокзал. — Она пыталась даже улыбнуться, бедная Тамарочка, хотя ей было не легче, чем Лине. Для приличия она присела на краешек дивана. Лина села рядом.

— У Лины очень болит голова, — снова заговорила Тамара.

— Ну, обычная Reisefieber⁴, — засмеялась Золя. — А я совсем не волнуюсь. — И обратилась по-немецки к офицерам: — Мои подружки так взволнованы, что наконец поедут и увидят мир. У Лины даже голова разболелась.

— Ты хорошо понимаешь по-немецки? — спросила она Лину.

Лина покачала отрицательно головой.

— Фрейлейн должна выпить, и головная боль сразу пройдет, — сказал один из офицеров. — А язык мы выучим на практике, я сам берусь быть учителем такой хорошенькой барышни.

Золя кокетливо погрозила пальцем.

— Выпей, Линочка, голова и в самом деле пройдет! — сказала она. — И ты, Тамарочка! Ешьте, пожалуйста, будьте как дома.

Тамара выпила рюмку вина и шепнула Лине:

— Выпей, чтобы не приставали, и ешь побольше.

Но Лина не могла заставить себя взять хоть кусочек.

— Не обращай на нас внимания, Золечка, — сказала Тамара, — мы действительно взволнованы перед отъездом. Ведь все повернулось так неожиданно!

— Конечно! — засмеялась Золя. — Теперь мы поедем в вагоне с полным комфортом. С моей мамой вы можете быть совершенно спокойны. Как у Христа за пазухой!

А Лина почувствовала, что больше всего она боится именно ее матери — её холодных глаз, ее грузной самоуверенной фигуры, улыбки, которой фрау Фогель не улыбалась, а делала улыбку на каменном, как маска, лице. Как можно было сомневаться в ней, колебаться, наша она или враг! Скорее бы получить на руки эти проклятые талончики и уйти, уйти подальше отсюда... и никогда не встречаться с этими людьми... Лучше уж спрятаться в оврагах на Соломенке.

Золя болтала, кокетничала с офицерами, подливала им вино, и они, уже достаточно опьянев, несли всякий вздор, целовали у Золи руки и говорили, что нигде во всей Европе, — а они, можете поверить, были и во Франции, и в Испании, и в Норвегии, — но нигде, нигде, только на Украине видели они такие чудесные зубки у барышень — у фрейлейн Золи, например, у фрейлейн Лины тоже... Почему фрейлейн такая грустная? Ведь она едет в великую Германию! Такая хорошенькая фрейлейн не должна грустить, они развеселят ее, они в дороге будут вместе, будут ее развлекать.

Тамара выбрала лучший способ избежать разговоров. Она притворилась, что немного опьянела, и склонилась на одну из множества подушек на диване.

А Лина так и сидела, словно окаменев. У Золи не было никакого подозрения, что Лина все хорошо понимает, о чем она болтает с эсэсовцами.

— Я очень рада, что еду! — тараторила Золя. — Хочу повидать свет. Я уверена — это наступление советов долго не продержится, но лучше подальше, подальше от них! Хватит с меня! Хватит того, что погиб мой отец. Да, да, — она закрыла глаза и вздохнула, — вы знаете, ведь мой отец погиб. Он был украинцем и всегда считал, что Украина может быть лишь под протекторатом великой Германии. Ну, конечно, ему приходилось скрывать свои мысли, он вынужден был работать в какой-то их редакции. Но у него, понятно, были связи, он проводил антибольшевистскую политику, а перед самой войной его выдали, и он пострадал за свои взгляды. Совсем недолго не дожил он до такого счастья, как освобождение Украины от советов. О, мы так страдали с мамой. Вот и Линочка, моя подруга, она тоже пострадала от советов. — Лина вздрогнула. — Поэтому она такая грустная и печальная, ее отца тоже арестовали. Она вам пригодится, — прибавила Золя таинственно.