Роман межгорья

Сидевшие на коврах люди задвигались, поднялись и, точно боясь нарушить царившую вокруг тишину, начали исчезать, как привидения, один за другим в густой тьме, окутавшей сад. Только взволнованный Гасанбай заторопился, наскочил на высокого, высохшего, точно обломанный тутовник, человека, рванулся в сторону, побежал, но чалма, зацепившись за ветку, упала с головы. Хотелось как можно скорее вырваться отсюда, чтобы его как преступника не запятнали вот эти насмешливые, такие подвижные серебряные зайчики лунного сияния.

XXVII

Лодыженко, не заезжая в строительную контору, прямо с вокзала направился на участок к Саиду. Мухтаров уже четыре дня на центральном участке, где митинговали дехкане. Вместе с Каримбаевым он старался ввести в берега это волнующееся море.

Аксакалы днем и ночью уверяли Саида, что «бунт» можно ликвидировать быстро.

— Только дайте нам в помощь милицию. Зачем вы отослали конников с участка? С людьми сладу нет…

И вот наконец Лодыженко вернулся из области.

— Ну?.. — спросил Саид, встретив его недалеко от лагеря.

— А что делается тут? Милицию не вернул?

— Нет. И возвращать не намерен.

— Правильно! Секретарь обкома собирается на днях сам приехать сюда. На бюро ставили вопрос о дехканах, работающих по трудповинности. Нам такого нагоняя… обоим записали. И о конной милиции — тоже. Ходжаев говорит — это сделали умышленно, чтобы спровоцировать массы на беспорядки.

— А разве я не то же говорил?

— Да, все это Преображенский.

— Преображенский… Мы должны были бы уже знать, как работать с этим беспартийным специалистом… А об оплате дехкан наравне с рабочими, об организации коллективов говорили?

— Согласились с нашим предложением. Только о коллективах будет дополнительно принято развернутое решение. Обком сам будет проводить широкую кампанию в кишлаках. В связи с этим Гафур Ходжаев хочет приехать в степь.

Какие нечеловеческие усилия надо приложить, чтобы успокоить взбудораженную массу людей! Она, точно стихийный вал, несется, нарушая порядок. В этом сплошном гуле выделяются отдельные крикливые голоса, но они лишь увеличивают сумятицу — трудно понять, чего добиваются собравшиеся.

— Чего они хотят? — спрашивал Лодыженко у Саида.

Когда дехкане стали немного успокаиваться, Саид-Али и другие поняли, что они могли утихнуть, лишь накричавшись вволю.

— Никакой натурповинности. Каждому, кто будет работать честно, уплатим полностью за его труд. Но не только это должно интересовать советского дехканина, который влачил нищенское существование, получая ничтожное количество тегирманов воды в своем кишлаке. Мы даем жизнь пустыне. Для кого все это? Вы же должны создать на этих землях колхозы! Каждый, кто понимает меня и желает себе добра, пускай подумает над этим как следует. Запишитесь в конторе и работайте на распределителях. Наше дело — подать сюда воду, а вы сами должны распоряжаться ею, — заканчивал свое выступление Саид перед утихшими людьми.

Люди выбирали из своей среды мирабов, записывались и уходили работать. Но были и такие, кто втихомолку обходили помещение конторы и скрывались в степной пыли.

Саид-Али, еле держась на ногах, садился в автомашину строительного отдела. На этой машине приехал сюда Лодыженко, который теперь оставался здесь, чтобы подготовить запись, подбодрить упавших духом людей. Саиду тяжело становилось справляться самому. В помощь Лодыженко он оставил и Каримбаева. «Неужели дехкане до сих пор не понимают, что от орошения Голодной степи зависит судьба страны? Неужели… или не хотят они сбросить ярмо со своей шеи? Какая напряженная борьба! И как здесь нужен пролетариат…»

— В Чадак! — решительно крикнул Саид шоферу, забыв за овладевшими им думами и о Лодыженко, и об успокоенных дехканах.

И только когда автомашина тронулась, Саид вспомнил о телефонограмме, которую он отдал Лодыженко. Ему стало досадно. Почему-то сейчас Саиду хотелось верить в ее искренность.

«Поглядеть на нашу дочь…»

Саиду в самом деле хотелось поглядеть на свою дочь. Он расправил плечи, вздохнул полной грудью, но все же ему было тесно, не хватало воздуха. Наклонившись к шоферу, он так крикнул «айда!», что тот испуганно поглядел на начальника.

Однако Саид-Али заметил в глазах шофера не только испуг, но и внимание и настороженность. Вдруг он вспомнил о разговоре с Васей Молоканом, о его каком-то соперничестве «по пьяной графе» с этим человеком. Ему хотелось бы расспросить, как помирились они по той «графе». Но в быстром взгляде шофера он не заметил даже проблеска человеческого тепла, располагавшего к такому разговору. Напротив, в нем можно было прочесть решимость дать отпор любому вмешательству в его личные дела. Саид подумал о том, что внешность шофера была примечательной. Аккуратно подстриженные, густые, будто шелковистые усы русого цвета придавали ему солидность человека, у которого за плечами более тридцати лет. А в то же время раскрасневшееся от быстрой езды лицо, огоньки в глазах, развевающиеся на ветру густые волосы делали его совсем молодым. Когда он правой рукой легко и уверенно правил блестевшим на солнце рулем, а левую клал на борт машины, то его плечи становились не по-юношески широки, поражали своей силой.

«Серьезный соперник для Молокана», — подумал Саид и перевел взгляд на степь, на дорогу. Но его все же подмывало узнать: что же в той «пьяной графе» могло послужить поводом для столкновения этих двух совсем разных людей?

Они проезжали по мостам через арыки, мимо лотков. Кое-где на засушливых гурум-сарайских землях виднелась убогая растительность. Голодная степь сюда вклинивалась своим южным крылом глубже, чем в других местах. Левее, у подножия горы, в знойной мгле, как мираж, вырисовывался зеленый Караташ, и над ним возвышался древний минарет обители мазар Дыхана.

У Саида мелькнула мысль свернуть в степь и поехать прямо к Караташу. Он даже приподнялся, чтобы сказать шоферу о своем желании, но это была лишь вспышка энергии, тотчас угасшая.

Из-за невысоких кустов, росших на заброшенном зауре, показался молодой мулла Гасанбай. Он бодро шагал из Караташа на строительство и, казалось, не ощущал ни зноя, ни усталости. Аккуратно завязанная чалма являлась наглядным свидетельством чистоты и искренности этого будущего служителя ислама.

Саид, не раздумывая, велел остановить машину.

— Аманмысыз, уртак! — поздоровался он, еще не поравнявшись с ним.

— Саламат бармыляр!

— Откуда держишь путь, мулла? — опираясь на борт машины, обратился к нему Саид на родном языке.

— Из обители, ходжа-бай.

— Из обители? Молиться ходите в такую даль или впервые идете на строительство?

Честные юношеские глаза, никогда еще не лгавшие, тревожно забегали, а лицо зарделось, как у посватанной девушки. Гасанбай посмотрел на управленческого шофера, потом на Саида и, отважившись, сказал: