Роман межгорья

Правда, добрая половина актива не считала таких людей образцом. Лодыженко заметил, что молодежь иногда краснела от стыда за подобные выступления. А иные смирнехонько сидели и иногда украдкой посасывали свой нас, очевидно плохо понимая слова Лодыженко.

Так бывало в пору становления советской власти в этих заброшенных уголках.

Мираб Юсуп Алиев поздоровался неторопливо по-узбекски с Лодыженко. Он, чувствовавший себя активистом только потому, что был мирабом-баши, поспешно отошел в дальний угол, и, сгорбившись, не смея сесть на ковер, стал там. Ходжентских коммунистов и комсомольцев он почему-то сторонился. Приезжих коммунистов Юсуп мог уважать, а вот этих, своих, сторонился.

Время от времени он смущенно прикрывал руками бороду, точно боясь, что она занимает много места.

— Почему это вы, мираб-баши. не садитесь? Присаживайтесь поближе, — предложил ему Лодыженко, когда все уже расселись на коврах.

Веранда, на которой разместился актив, находилась в самой возвышенной части Кзыл-баху и была густо увита разноцветными розами. Здесь было хорошо вести легкую, приятную беседу. Мираб сел. Принесли чай. Каждому дали по пиале, и уже это удивило техника.

Запах цветов, теплынь да неугомонное- пение птиц в саду не располагали к деловому разговору. Лодыженко поднялся с ковра, внимательно поглядел на Сыр-Дарью. Да, трудно было не заглядеться на нее — могучую, свежую, ярко сияющую под лучами солнца.

Беседа завязывалась вяло. Мираб-баши не торопился высказаться, как это делал «активист» из исполкома.

Он откусывал кусочки сахара и медленно, будто в праздник, прихлебывал остывший кок-чай.

— Ого, — выкрикнул исполкомовец, — она у меня, как уж, свернулась… У нас адат! — рассказывал он о своей первой женитьбе.

Видимо, не всем понравился его цинизм. Сохранявшие уважение к адату краснели от возмущения. Другие, чувствовавшие важность собрания, нервничали, но не смели возразить исполкомовцу. Да разве к этому стремился Лодыженко, начиная разговор о бытовых вопросах? Он краснел, вставлял реплики, старался изменить характер беседы, упоминая о коллективе, о раскрепощении женщины, но ему не удавалось помешать чрезмерно откровенной болтовне исполкомовца.

— Почему же вы держите их взаперти? — спросил он. — Почему не выпустите их из ичкари и не сделаете равными с мужчинами?

Но на эти искренние вопросы Лодыженко не получал искренних ответов. Казалось, его пытались сбить с толку, отвлечь пустыми разговорами от главной темы, мешали раскрыть весь ужас диких предрассудков, которые тяготели над ними.

Юсуп-Ахмат Алиев подошел к взволнованному Лодыженко и пригласил его к себе домой.

— Это зачем же? — удивился Лодыженко. — И здесь хорошо, а кроме того, мы должны прийти к какому-то решению. Пока что я слышу одни разговоры. Обком направляет своих уполномоченных не для того, чтобы слушать анекдоты.

— Этим россказням не будет конца, — спокойно ответил ему мираб-баши. — Я знаю, что вам нужно, и поэтому приглашаю к себе на обед. Там и поговорим мы, может быть, что-нибудь и решим… Там будут и коммунисты.

Лодыженко удивило не то, что приглашение было сделано в самый разгар беседы, а то, что этот беспартийный мираб разгадал его мысли.

— Ну что же! — пожав плечами, наконец согласился он. — Майли! — И на некоторых лицах он прочел безмолвное одобрение его решения.

Привыкшие к покорности, дехкане только взглядами могли повторить за ним это «майли».

III

Лодыженко шел по извилистой улице между дувалами вместе с несколькими активистами, возмущавшимися болтовней исполкомовца. Чувствуя доверие к ним, он спросил:

— Кому нужно подобное словоблудие Азизбекбаева. Меня интересует… почему вы узбекскую женщину держите взаперти? Боитесь, что кто-то украдет или… Ведь женщина — человек, ей тоже хочется людей повидать, да и себя показать… Или они у вас какие-то неуклюжие, некрасивые, прошу извинить меня?..

Мираб-баши посмотрел на Лодыженко и с достоинством ответил:

— Так издавна повелось: приезжали царские чиновники, жандармы и расспрашивали только об этом… А кроме того, Азизбекбаев — человек испорченный, извините, хотя, кажется, и записался в коммунисты… это — странный случай. У нас не верят в искренность его партийности. Но лучших пока что очень мало.

Юсуп-Ахмат Алиев нанизывал слова, как ожерелье на нитку. Лодыженко снова подумал о том, как разумно поступил мираб, пригласив его к себе «на беседу»: говорить он, как видно, умел хорошо.

Открывая калитку, Лодыженко готов был произнести властное «пошт», чтобы предупредить женщин о своем появлении. Но странно, почему сам хозяин не делал этого? Лодыженко нарочно говорил громче, вызывая едва заметную улыбку мираба.

Лодыженко чуть не ахнул, переступив порог, — это был обыкновенный узбекский дом с нишами, коврами, чилимом, но передняя стенка комнаты была увешана образцами старинной резьбы и какими-то изречениями.

— Что это за письменность? — остановившись, спросил Лодыженко. — Простите, что…

— О, пожалуйста! Это действительно старинное письмо. Начиная от двери, там написано: «Не противься злу». А дальше…

— Не противься злу? Да это же…

— Высказывание Толстого, — так же спокойно ответил мираб, сбрасывая шелковый чапан без подкладки и снимая с головы чалму, изрядно тронутую временем. Почтение, которое вызывал в нем этот человек, заставило Лодыженко пожалеть о том, что, войдя в комнату, он не поздоровался, как этого требовали обычаи страны. Только теперь он заметил пожелтевшие корешки книг, размещенных вдоль стены.

— Это ваши книги? — садясь, произнес он, сам того не желая, таким тоном, будто поймал мираба на месте преступления. «Кто же притащил их сюда целые кипы?» — мысленно спрашивал он себя и тут же поражался: «Да ты гляди, какая у этого мираба библиотека!» Лодыженко был в восторге. Его уважение к Юсупу все росло.

— В этом только и радость моя, — произнес Юсуп и тут же крикнул: — Гулям-бай!

В комнату вошел мальчик лет десяти. Он был без косички, и это поразило Лодыженко больше, чем наличие библиотеки в глиняном узбекском доме.

— Ты покажи товарищу книги, а я выйду. Потом придете чай пить, — сказал Юсуп и быстро вышел.

Лодыженко получил доступ к книгам хозяина. Он бросился к первой же полке и, не выбирая, вытащил первый попавшийся ему том.

Его сразу же охватило разочарование и досада на себя за незнание языка. Он глядел на пестрые титульные страницы, казавшиеся ему такими же загадочными, как и сам хозяин дома.

Среди кучи газет, лежавших в углу, он заметил несколько экземпляров брошюр, изданных после революции. А остальные, будто шелковой, как снег, чалмой, были старательно покрыты тем, что хочется стереть из жизни: «Аллагу акбар. Аллагу акбар».