Роман межгорья

— Стройте, деньги небольшие! — И высокий, сухой мужчина направился к столу. — Так в пятницу? — спросил он, не оборачиваясь.

— В пятницу, — ответил Преображенский.

В кабинет вошел Лодыженко, а за ним инженер Тяжелое.

Первое впечатление у Лодыженко было такое, что здесь только что выгоняли мух и поэтому еще не улеглась поднятая пыль. Корреспондент сел за свой стол, заваленный газетами на разных языках, и зажег недокуренную сигару.

Он так примелькался сотрудникам строительства, что на него не обращали внимания даже при решении важных дел. Корреспондентский мандат, да к тому же и от «профсоюзной» печати, оберегал его от всяких неприятностей, и он… читал.

— Виталий Нестерович! — обратился Тяжелое к Преображенскому, здороваясь с ним за руку и не снимая шляпы, сделанной из капюшона плаща. — Товарищ Лодыженко говорит, что на Майли-сайскую систему тоже будет дана пробная вода. Я руководствуюсь пока что вашим распоряжением, а вот…

— А разве я знаю… — раздраженно перебил инженера Преображенский, пожав плечами. Потом полез в карман за табаком — он бросил трубку и иногда курил сигары корреспондента… — Не знаю… — процедил он сквозь зубы, поглядывая на Лодыженко, облокотившегося на стол. — Может быть, у товарища Лодыженко есть последний приказ начальства? — Он всегда подчеркивал слово «начальство» и никогда в третьем лице не называл Саида по фамилии или по должности. — Мне начальство вот как приказало, — и подал телефонограмму Саида. — А впрочем, — спохватился Преображенский, — у товарища Лодыженко есть основания для такого решения. Если вода нужна центральному району, так почему же не дать ее и майлисайцам?

— Но ведь там еще не забетонирована вся дамба. Если прорвет ее, то погибнет вся система.

— Ну отчего же — «вся система»? — засмеялся Преображенский. — Дамбу восстановить не тяжело, но зачем же ее портить, если воду можно дать только до первого нуля в показателе распределителя.

Тяжелов покачал головой и отошел. Он был молод годами, но еще более молод как инженер. Даже несложные вопросы он решал только самолично. На его участке давно бы уже были закончены работы, если бы не эта дамба, в которую вложили более двухсот тысяч рублей, чтобы подать воду через ущелье, соединявшее центральный распределитель с Майли-сайской системой. Но одетые в бетон лёссовые берега плотины-канала, перегруженные водой, могут легко испортиться. Тогда вода хлынет по ущелью и ударит по Майли-сайскому распределителю. Предусмотренные проектом предохранительные средства предполагалось строить в последнюю очередь, Это и беспокоило молодого инженера.

XIV

Жизнь в Голодной степи забурлила еще сильнее. Упавшие духом дехкане ожили, услыхав о том, что скоро в степь пустят воду. Некоторые уже подумывали было о возвращении к своим старым очагам, а были и такие, что ночью поднимались и уходили.

И вдруг — вода!

Ее дадут на этих днях. Хотя только покажут ее, но уже и это наполнит людей верой и даст возможность переждать зиму.

Порой среди людей ходили слухи, что в эту пятницу дадут воду навсегда. Но из обители продолжали раздаваться проклятия по адресу Голодной степи, бередившие еще свежие душевные раны у мусульман, искавших в степи лучшей доли.

По степи, точно марево, ходили слухи о том, что обитель организовала поход к главному арыку в Голодной степи. Говорили также, что только одни ишаны и муллы вернулись обратно в обитель, ибо правоверные разбрелись по строительству и потом по новому каналу возвращались в степь, а оттуда тайком в свои далекие кишлаки. Там между зелеными посадками журчала обильная вода, а хлопоты обители оставались только в воспоминаниях правоверных.

Были и такие, что, вернувшись домой, направлялись в кишлачный совет и торжественно заявляли:

— Записывайте! Я тоже еду в Голодную степь! У меня есть семья… земли…

Ходжентцы, жившие в Кзыл-Юрте, были очень удивлены, когда однажды утром уже забытый ими голос суфи прорезал предутренний тихий сон в кишлаке. Даже собаки так отвыкли от этого призыва, что после первого же «аллагу акбар» сердито залаяли, завыли.

— Эльхамду лилла! Бисмилла! — забормотали в шатрах старики и по одному, по два стали выбираться во двор. Десятками шли люди на призыв первого суфи.

Имам-да-мулла Исенджан сидел на войлоке в огромном шатре, разбитом вчера вечером на краю кишлака. Эта импровизированная мечеть была первой в степи на двести с лишним новых кишлаков, разбросанных по недавней пустыне. Люди селились здесь, обжигая свои босые ноги накаленной пылью, как на поду печи. У истомленных ужасной духотой землеустроителей от нестерпимой жары текла кровь из носа. Они работали по ночам, благоустраивая кишлаки. За сотни километров привозили в бурдюках теплую воду в лагеря, и по капле, как драгоценное лекарство, давали ее людям. Здесь было не до молитв, не до мечетей.

И вдруг мечеть появилась в Кзыл-Юрте. Многим старикам это понравилось, им казалось, будто здесь стало как-то оживленнее. В долине Голодной степи люди проснулись на заре и с удивлением прислушивались к монотонному воплю суфи. Нашлись и Такие, что взволнованно вторили ему вполголоса:

— Ллоиллага, Мухаммадан-рассул алла.

Старик Исенджан выполнял обязанности имама без вдохновенья. Не ему, почтенному арык-аксакалу, становиться теперь перед богомольцами на колени и громко читать по пять раз в день старые молитвы. Исенджан стал привыкать к новым каналам, и, видимо, должность, выдуманная для него в обители, тяготила его.

— В кишлаке надо строить мечеть! — после первой молитвы сообщил дехканам Исенджан. — Обитель святейшего Дыхана поможет молитвой и деньгами, а правоверные должны послужить этому делу трудом, верой.

— Бисмилла!..

Руководители строительства нового завода пришли в замешательство. Никто не знал, как себя вести, если дехкане начнут строить рядом с заводом мечеть.

Инженер Данилко спорил со своей дочерью Марусей. Раскрасневшись, она требовала от отца, чтобы тот запретил строить молитвенный дом возле хлопкоочистительного завода и прогнал бы Исенджана с его опостылевшим шатром.

— Марюточка, нельзя же так! Это тебе не с комсомольцами иметь дело, а со старым, темным кишлаком, с азиатами…

— С азиатами! Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты выбросил из своего лексикона вот этих «азиатов». Мне просто непонятно: человек учился, считает себя культурным, а выражается, как… как последний арбакеш.

— Да не все ли равно: узбеки, мусульмане, азиаты?

— Не все равно! А все ли равно, что ты «хохол» или украинец? А этого шатра чтоб не было! Ты же тут хозяин?

Инженер уважал и пыл и современные мысли своей единственной дочери. Даже сам когда-то в Мариуполе предложил ей вступить в комсомол. И теперь был рад проявлению в ней такой самостоятельности.

— Я поговорю с ними… с твоими мусульманами. У меня об этом нет никаких указаний.

— Позвони в управление. Это же дикость: завод — и рядом с ним у колхозов будет своя мечеть. Ты понимаешь, что мы идем к бесклассовому обществу. А тут тебе мечеть, мулла. Разве для этого Ленин бросил лозунг…

— Ну, пошла агитировать! Да я уже слыхал о твоем бесклассовом обществе, а вот о том, разрешил бы Ленин кзылюртовцам мечеть…

— Папа, не смей оскорблять память! Ты ничего не понимаешь в политике, — сказала Маруся и надула губки.

Данилко махнул рукой и снова принялся рассматривать чертежи маслофильтровального цеха. Но Маруся не унималась.

— Так как же будет с мечетью? — снова наседала она на отца.

Сотрудники строительной конторы переглядывались между собой и потихоньку усмехались. Многие из них по меньшей мере прогнали бы ее отсюда, чтобы не мешала им работать. Не детского ума это дело. Своих родителей они так не поучали.