Роман межгорья

Ходжентским артелям выделили землю на южно-туннельном участке. Кишлаки расположили у подножия первого горного вала, где находились бараки рабочих. Два очищенных источника журча несли в хаузы свои прозрачные и очень бедные ручейки. Но они оживляли надежды этих сотен семейств, покинувших Ходжент, поверивших коммунистам и пришедших сюда искать нового счастья.

Землемер Дарьин неуклюже перекатывался с одного края лагеря на другой. Его двое помощников суетились, как на пожаре. Заранее распланированный кишлак на триста дворов не мог вместить и половины населения. Каждый дехканин шел за толпой, чтобы проверить, не в лучшем ли месте селят его соседа. Некоторые из них, проходя мимо шатров ранее пришедших поселенцев, успевших уже обнести свои усадьбы канавами, выражали свое недовольство. А когда такой дехканин получал свой участок земли, то бегал по нему из конца в конец, вымерял шагами, и казалось, что он вот-вот распластается на этом клочке земли, чтобы своим телом оградить его от завистливых соседей.

Возле одного хауза Дарьин неожиданно нарвался на толпу женщин. Они стояли и ждали, пока источник наполнял их кувшины желанной влагой. Тихий спор между ними из-за очереди вдруг превратился в сплошной крик:

— Ай-й! Пошт!.. Ай!..

Дарьин знал о том, что узбекских женщин надо обходить стороной как можно дальше, но, идя по делу и страшно торопясь, он остановился только на миг. Ему показалось странным, что вот и здесь, среди будущих колхозниц, царят такие предрассудки.

Но его кто-то очень сильно дернул сзади за рукав.

— Нельзя. Урус нилиза! Они женщины без паранджи… Вон хауз для мужчин…

Нежный голос никак не соответствовал сильной руке, так резко рванувшей землеустроителя за рукав, и с его уст вырвался какой-то неопределенный звук. Он увидел только волосы. Распущенные волосы, будто поток кипящей смолы, скрывали ее лицо. Одной рукой она придерживала их, а другой дергала землемера. В этом движении чувствовались испуг и настойчивость.

— Убирайтесь отсюда прочь! Уходите! Это хауз для женщин! — почти шепотом говорила она, скрывая свое лицо покрывалом из длинных шелковистых волос. Сквозь отдельные пряди светились ее глаза, блестевшие словно звездочки.

— Товарищ Дарьин, ты что же это — в плен к женщинам попал?

— Ни черта не понимаю. Мне нужно добраться до репера, а она пристала ко мне. Да еще девчонка…

Девушка обернулась и вдруг стрелой понеслась к испуганной толпе женщин.

— Назира-хон, Назира-хон! — останавливаясь, чуть слышно промолвил Лодыженко.

— Забавная девчонка, товарищ Лодыженко! А я все-таки должен идти к реперу.

— Немного погодя! Погодя! Надо их предупредить, а то…

— А что?

— Не оберешься беды. Пойдемте со мной, я вас давно ищу. Ваши помощники нарезают участки возле территории завода. Мы условились, что завод надо отделить от населенного пункта парком.

— Для парка отрезано двадцать гектаров земли.

— Их уже делят между дехканами. Поторопитесь, — сказал Лодыженко и остановился, провожая глазами низенького и толстого Дарьина, который, казалось, не шел, а катился напрямик туда, где вырастали заводские строения. Глазами Семен провожал Дарьина, а его мысли уносились к хаузу, вслед за Назйрой-хон, что бежала как испуганная горная лань.

От Юсуп-бая Лодыженко узнал, что все ходжентцы будут поселены возле хлопкоочистительного и маслобойного заводов. Он также знал о том, что Юсуп-Ахмат Алиев тоже остается здесь и что его уже избрали мирабом, но ему почему-то не верилось, что здесь будет жить и Назира-хон. Все, что произошло этой весной в далеком Ходженте, казалось ему сказкой, которую пришлось услышать ему в сладкой дремоте прохладной вечерней порой.

«Может быть, это и не она?» — всплыл ненужный, докучный вопрос. Но глубокая уверенность владела Лодыженко, и его губы шепотом твердили:

— Это она, она!

Ходжентцы селились подальше от насиженных и обжитых мест. Их кишлак — Кзыл-Юрта. Жителям этого кишлака позже всех нарезали землю. Великий байрам прошел для ходжентцев в хлопотах, переездах и в горячке, сопутствовавшей разделу земли. На праздник в обитель мазар Дыхана ходило около двух десятков людей и вместе с ними — мулла Юсуп-бай.

По Голодной степи, точно ветер, разнесся слух о том, что на этих днях в обители подстрелили Саида, и чувство растерянности стало охватывать заброшенных сюда людей. Но побеждали не отчаяние, а уверенность и твердость.

От центрального участка ехала крытая арба, а за ней, в клубах степной пыли, маячили два всадника. Люди, работавшие в конторе заводского строительства, еще издали заметили этот кортеж и были поражены тем, что арба двигалась по дороге, ведшей к больнице. По этому пути обычно возили больных или мертвых.

Справились по больничному телефону. Ответили не сразу. Наконец Евгений Викторович сообщил:

— Мираб-баши Юсуп-Ахмат Алиев. Его ранили во время праздника в обители. Положите в бараке заводской амбулатории.

— Кто ранил? — спросил инженер Данилко.

— Да черт их разберет! Нашего Мухтарова тоже задели. Он ехал сегодня в Кампыр-Рават. А этой ночью где-то по дороге в Шахимардан камнем в голову был убит еще узбекский писатель Хамза. Ну и дела пошли… Из Намаджана выезжала милиция, но пока ничего не обнаружили.

Арба остановилась на заводском дворе. Один милиционер соскочил с лошади и направился в контору, но его остановил инженер Данилко.

— Везите к амбулаторному бараку, — и, взяв из рук милиционера пакет, не читая, положил его в карман.

Когда Юсуп-бая снимали с арбы, сбежались жители Кзыл-Юрты. Даже землю свою бросили. Еще никто ничего не говорил, а в толпе уже разнеслось:

— Привезли раненого Юсуп-бая. Из обители… За Кзыл-су… Юсуп-Ахмата.

Появился Лодыженко, который подошел к инженеру Данилко и спросил его тихим голосом:

— Кто это?

— Ранен на празднике в обители. Саида тоже…

— Как это — Саида? Где он? Мне известно только о мираб-баши, — еще более тревожным голосом сказал Лодыженко.

В толпе переглянулись. Имя Саида стали произносить сотни уст, а окруженный толпой раненый пересохшим голосом бросал отдельные фразы своим соседям:

— Обитель за воду… дехканам тяжело… урожаи в обители…

— Аллагу акбар! Аллагу акбар! — произносили пожилые люди, стоявшие позади толпы. Когда они услышали в речи Юсупа богохульные намеки, их сочувствие к нему сразу же охладело. Но чувство самозащиты принуждало их независимо от собственной воли думать о своей судьбе. У каждого готов был сорваться с уст вопрос:

«Неужели только жизнь обительских шейхов должна быть устлана роскошными коврами? А дети стольких голодных людей, дети, у которых еще и греха-то никакого нет на душе, разве они не имеют такого же права на Кзыл-су?»

— Обитель или мы? — вдруг прозвучал чей-то твердый голос. Сплошной и горячий шум, в котором не слышалось сочувствия к обители, заглушил этот вопрос.

— В нас уже начали стрелять служители бога! — крикнул молодой узбек в красноармейской одежде. — Довольно нам богобоязненно оглядываться на восток, где угнездилось это страшилище — мазар какого-то…