Рудники Эхнатона

— Да, конечно, господин Вагнер. Всё согласно регламенту!

— Да, вижу… — тот удовлетворённо кивнул.

«Первая» была слишком близко к базе, и её чаще посещали через тоннель, так что, видимо, наведение блеска на заглянувшее к ним летадло не было для здешнего персонала унылой рутиной — постарались они на славу; машина выглядела, словно только что сошла с конвейера.

— Позвольте, я помогу вам надеть костюм? — техник опасливо поглядывал в сторону «Церберёныша», который не ограничивался контролем одного только Ибарры, и крутился сейчас у его ног.

Ничего в поведении железного создания не говорило, кто его основная цель, но сам Рикардо так и чувствовал, что невидимый взгляд мерзкой твари не отлипает от него ни на секунду.

— Сначала ещё один момент, — выставил ладонь Вагнер. — У вас же здесь есть шахтное оборудование? Ручной инструмент, я имею в виду.

— В пакгаузе, — подтвердил техник.

Несмотря на спешку, Вагнер потратил ещё десять минут, прежде чем, вернувшись, вручить Ибарре шурфовый плазморез.

— Под вашу ответственность. Только за рукоятку не беритесь, — добавил он, многозначительно глянув на «Церберёныша».

— Это-то нам зачем?

— Помнится, вы рассказывали, как замечательно эта штуковина послужила мятежникам. Отчего бы нам не взять их опыт на вооружение? Лично у меня нет никакого желания выступать с пистолетом против этой банды. Всё! Отставить разговоры! В путь!

Глава 13. Хартманн

Подозрения Службы Скрытого Реагирования, что на Эхнатоне угнездилась ячейка Фронта Вооружённого Сопротивления, озвученные Минцем Ибарре во время их недавней беседы на Региональной, были не слишком далеки от истины. Более того — либо Скрытое Реагирование не представляло себе подлинных масштабов внедрения, либо Минц сознательно не говорил всей правды, не желая расписываться в собственной слабости, но масштабы проблемы были значительно приуменьшены.

Ещё бы, признать, что на замкнутой базе, где перемещения большей части персонала строго регламентированы маршрутом «койка — рабочее место — койка»; где царит строгая иерархия, и любое подозрительное действие тотчас бросается в глаза бдительно настроенным коллегам; где работники регулярно проходят сеансы «тренингов» в «мозгопромывалке»… признать, что здесь затаились повстанцы, уже само по себе — позорище, не говоря уж о том, что количество их явно не вписывалось в одну ячейку.

Стандартная «ячейка» мятежников, как правило, включала в себя три-пять человек, имела довольно чётко прописанные цели, крайне ограниченно взаимодействовала с соседними ячейками (а зачастую даже и не подозревала об их существовании), и руководилась через одного из своих членов, поддерживавшего с высшими звеньями односторонний контакт. Сами члены Сопротивления, выявляя человека, относящегося к движению с симпатией, не имели права вступать в контакт, а лишь передавали его данные «наверх», чтобы им занялись более профессиональные вербовщики. Те сначала брали кандидата под наблюдение, затем очень осторожно входили в контакт, и раскрывались лишь в том случае, если были уверены на все сто, что дело выгорит.

Ну, а дальше к делу подключались ещё более профессиональные специалисты, задачей которых было не просто поговорить с человеком, но и залезть к нему в голову. В арсенале организации были весьма эффективные психотехнологии, предполагающие, что обратной дороги у человека уже не будет. Тот, кто решал «расколоться» на допросе, рисковал столкнуться с остановкой сердца, кровоизлиянием в мозг и прочими сомнительными удовольствиями, которые мог выдать ему его собственный организм, убивавший своего хозяина надёжнее любого оружия.

Конечно, следователи-профи из Реагирования знали об этом, и каждый допрос превращался в бесконечное кружение на краю обрыва, когда одно неосторожное слово или мысль могли бесповоротно прервать диалог. Заставить человека говорить — либо с помощью препаратов, либо с помощью физического воздействия — всего лишь половина дела. Нужно уметь слушать и уметь задавать вопросы. Причём не те вопросы, где может быть прямой, однозначный ответ, который, возможно, ещё и не удастся расслышать в связи со смертью подозреваемого, но такие, что вплетутся тонкой ниточкой в ткань, возникающую из десятков других допросов с десятками же людей, формируя полную картину происходящего.

Местный «Фюрер» Клаус Вагнер, хоть и был, в общем-то, вполне неплохим полицейским, подобной квалификацией не обладал — ей просто неоткуда было взяться. Учитывая скрытность Сопротивления, а также его относительно малую численность, представители его выявлялись довольно редко, и для их допросов полагалось вызывать исключительно специалистов из Центра. У неспециалистов же, как правило, единственной возможностью набраться опыта в сфере столь специфичных допросов могло быть лишь наблюдение за работой мастеров, да тренировки на «отработанном материале», где они могли, постепенно расширяя круги своего любопытства, нащупать ту грань, за которой речь допрашиваемого переходит в его предсмертный хрип.

Так что ни Вагнер, ни тем более стажёр Ибарра, не могли просто так взять, да и расколоть подобный заговор, зародись он вдруг на базе. Но это вовсе не означало, что перевес на стороне заговорщиков, ведь цель любых революционеров — действия, результат, а вот в плане пресечения действий все козыри были на стороне силовиков, что, собственно, и было продемонстрировано неоднократно на примере уничтожения Карла Фрина и его людей. Другой вопрос — никто не рассматривал всерьёз Эхнатон ни как цель мятежников, ни как их возможную базу. Что им делать в этом медвежьем углу, в этих условиях, что на многих планетах были бы восприняты как тюремные?

Никто. Кроме одного человека. Крайне опасного человека…

Минц лукавил, говоря Ибарре, что не бывает альф-революционеров, ибо Отто Хартманн был именно таким. Да-да, человека, прекрасно знакомого Ибарре под именем Отто Хартманн, ещё пару лет назад звали Крис Хантер, Рональд Су, Даглас Косматый… имён у него хватало. Будучи рождённым альфой (более того, наполовину альфа-плюсом!), он получил чересчур много информации, больше, чем дозволено даже альфам. И, как водится, многие знания породили в душе его многие печали… Имея все шансы наслаждаться жизнью на вершине социальной пирамиды, он выбрал другой путь — путь отверженного. Путь борца, хотя с чем именно он сражался, и к чему шёл, он и сам затруднился бы объяснить, скорее, он ответил бы, что ищет этот путь, подобно Будде, что отринул жизнь во дворце и пустился в странствия ради поиска истины.

Из его связи с повстанцами вовсе не вытекало, что он всецело разделял их идеи, более того — будучи альфой, овладев рядом уникальных навыков, он смог не только подняться довольно высоко в иерархии Организации, но и, распознав, что и кто стоит в тени за её апологетами, не питал никаких иллюзий относительно их истинных целей. Но эта связь давала ему возможность движения по интересующему его вектору, и какое-то время этого было достаточно. В отличие от рядовых исполнителей, чей мозг промывал в том числе и сам Хартманн лично, он был гораздо более гибкой личностью.

И это делало его фигурой, куда более опасной, чем большинство его «коллег», недаром он входил в число пятидесяти самых разыскиваемых персон во всём Секторе. А со времён событий на Эребусе — и в тридцатку.

Эребус был в некоторой степени его собственным проектом, его идеей по обустройству мира. Обосновавшись там, он надеялся, что фаза активной борьбы осталась позади, и теперь, создав стабильный зародыш общества будущего, он проведёт остаток своих дней в кругу семьи, появившейся у него ещё в Подполье, и принявшей его концепцию идеального мира грядущего. Но увы…