Русская поэзия Китая: Антология

УЧЕНЫЙ

Халат и трубка. И Четьи-минеи In folio в дубовых толстых корках, В медлительности ровных, плавных дней От Византии мысль простерлась до Нью-Йорка. Пергамент книг и кипарис икон, На позлащенных досках угли ликов И солнечных непостоянных бликов На документах радостный закон… Он сед как лунь. Но узкие глаза Горят и мыслью, и нежданным чувством, Монгольская на пальце бирюза — Творение юаньского искусства. Россия — сфинкс. И от ее очей, От каменных очей, так сердце пьяно! Торжественные орды Чингисхана… Китай… Монголия… и желтизна степей…

ВЕНЕДИКТ МАРТ

У ФУДЗЯДЯНА

Как мандарин, торжественно-спокойно, Сжимая трубку в теплой рукавице, Купец-китаец едет на ослице. За ним с кнутом бежит погонщик стройный, Держась за хвост ослицы утомленной, Напев твердит сонливо-монотонный. В его косе вплетен шнурочек белый — Знак траура по близком человеке: Покинул близкий кто-то мир навеки. Крадутся тени сумерек несмело. Осенний ветер в травах наклоненных Творит сухой напев шуршаньем сонным. Вот фанзы Фудзядяна видны взору. Спешат седок, погонщик и ослица: Седок — к жене, погонщик — накуриться, Ослица — повалиться у забора…

Венедикт Март

ТРИ ДУШИ

Ку-юн-сун седой, горбатый В фанзе закоптелой Занят малым делом: На тряпье кладет заплаты. У него сегодня радость: Смастерил сыночек В праздничный денечек Ему гроб от всех украдкой [35] . Вся семья с утра в работе — Старику покойно. В старости пристойно Знойный день забыть в дремоте. На циновках в нарах грязных Ку-юн-сун забылся… И от будней отдалился К снам, как небо в зное, ясным. …В зеленеющей долине, В гуще гаоляна, На земле прорыта рана — Там начало от кончины.

35

Китайцы не боятся смерти. В смерти они видят начало нового, более светлого существования. Между прочим, если старику перед смертью сын смастерит гроб, растроганный отец будет благодарить богов за то, что они ему дали столь почтительного сына.

ГАДАЛЬЩИК

Посв. К. И. Ваниной

У дверей харчевни Стол гадальщика стоит. Старец чужеземный «Завтра» каждого таит. Три монетки медных, Тушь и кисть на тростнике. Книги строгие отметок Ожидают в уголке. Изредка прохожий Остановится гадать, И старик находит, Что судьба готова дать. Мудро и спокойно Отмечает всякий знак, И медлительной рукою Тайны сдвинута стена. Длинными ногтями Придавил морщинки лба И сонливо тянет Напряженные слова. Тайны покупатель Отсчитал на стол гроши, И опять гадатель Тайну «завтра» сторожит. Три монетки медных, Тушь и кисть на тростнике, Книги строгие отметок Ожидают в уголке.

МИЗИНЦЫ

Мизинцы выставив крючками, Скрестись мизинцами, бредут Неразлучимыми друзьями Два желтоликие в саду. В толпе нарядной европейцев На фоне светлой пестроты Фигуры синие — виднее В одеждах чуждых и простых. Бредут, раскачивая руки, Фальцетом тощим выводя Тягуче сдавленные звуки Беспечной песенки бродяг. Сегодня праздничным блужданьем Досуг друзей соединен… В сонливых буднях выжидали Они сегодняшний денек. Из Фудзядяна, Модягоу — Один в харчевне половой, Другой прислужник у портного — Друзьям свидаться довелось! И вот без слов и уговора Их путь медлительный решен: На сан-де-ге к жестяному забору — В опьекурительный притон. И только в судорогах ожога Трещащий масляный фитиль Мизинцы выпрямит… и оба Прильнут на скомканный настил! В игле проворной и вертлявой Кусочек черный запестрит, Горящий опиум-отрава Взволнует пьяный аппетит.

ДУ-ХЭ (Одинокий журавль-аист) По эпитетам китайских поэтов и художников

Там, где отшельник-поэт В уединеньи живет, — Ты — изнебесный привет — Свой остановишь полет. Только не стаишься ты, О, одинокий журавль!.. Не распугает мечты Твой молчаливый привал. Гость прилетелый-святой, Ветра товарищ и друг, Посланец ты неземной Сферы эфира в мой круг! Если ты крикнешь порой, Небо услышит твой крик! Разве сравнится с тобой Кто из пернатой родни?!. Особняком среди них Ты несравнимый стоишь!.. Что с высоты запленил, В глыбах молчанья стоишь. Только отшельник-певец С дружбой стремится к тебе, И разделяет поэт Твой одиночья удел. Кормит и поит тебя… В высь отпускает… и вот Взоры с восторгом следят Твой одичалый полет! И восхищает мечту Радость подъятия вмиг! Точно поэтовый Дух В образе ярком возник. Тихая лютня… Журавль! Вот обстановка: мое! Вот что приемлет в горах Уединенья жилье…

У МОРЯ

Осенний день багровый на исходе. На ветвях бьются сохлые листы И быстрый ветер переходит В буграх прибрежные кусты. С косичкой тонкой на макушке Поет бродяга-китайчонок. И в лад под песню колотуши Дрожат в озябнувших ручонках. Поет привычно-монотонно, И сам подпрыгивает в лад… Обводит сонными глазами Толпу собравшихся ребят. В цветных нарядах корейчата, Детишки — беженцы — евреи — Собрались грязные галчата Толпой крикливою на берег. Шампунки бьются стертыми бортами… Старик китаец у руля Любовно голову мотает, Прищурясь косо на ребят… И как разбитое крыло, О берег бьется рваная волна.

НА АМУРСКОМ ЗАЛИВЕ

«Юлит» веслом китаец желтолицый Легко скользит широкая шаланда По тихой глади синих вод залива. Пред ним Востока Дальнего столица: Владивосток за дымкою тумана, На склонах гор застыл он горделиво. Как всплески под кормою, монотонно, Поет тягуче за веслом китаец Про Хай-шин-вей — «трепангов град великий». Над ним в далях небес светло-зеленых Полоски алые в томленьи тают И звезды робко открывают лики.

ЕЛЕНА НЕДЕЛЬСКАЯ

«В душном мраке усталые люди…»

В душном мраке усталые люди Напряженно и жадно молили О покое, о мире, о чуде… А сирены стонали и выли. Воздух рвался от залпов орудий, И дрожали, коробились крыши, И кричали испуганно люди, И никто этих криков не слышал… Мать плясала над трупом ребенка, И металися косы, как грива. Дикий смех, исступленный и звонкий, Был страшнее, чем залпов взрывы. Пастор рылся в дымящейся груде Обгорелых обломков строений, Посылая и Богу, и людям И проклятия, и обвиненья… Забирались под землю глубоко… Пес подстреленный жалобно лаял. ………………………………………………… А над миром на небе далеком Распускалась звезда голубая.

СВЕТЛАЯ НИТЬ

Ты знаешь, мне страшно бывает порою, Что я не смогу до конца сохранить В душе, поражённой тревогою злою, Непорванной тонкую светлую нить. Я замкнутой стала, суровей, черствее; Все реже мечтаю, все больше молчу, Но тот уголок, от которого веет Дыханьем весенним, я помнить хочу. То небо глубокое, радостным взором Сиявшее в ясном покое святом: Тот сад, расцветавший так буйно, в котором С достоинством старился чистенький дом; Те комнаты низкие; на половицах Отсветом луны нарисованный клин; На старых портретах знакомые лица И лестница узкая — на мезонин. И жить-то, быть может, осталось недолго. Пусть! Лишь бы звучала в бессонной тиши Та песня, что вольно взвивалась над Волгой, Та песня, в которой и горечь, и ширь. Пусть не было счастья, покоя не будет, Пусть, лишь бы не рвалась чудесная связь, Чтоб помнить всегда, как о ласковом чуде, О месте далеком, где я родилась.

ВОЛГА

Нечасто, но с тоскою неизбывной Я вспоминаю Волги ширь, простор. Хор рыбаков тоскливо-заунывный… Нечеткий контур Жигулевских гор. Темнеет. Вечер шествует победно. На пристани зажегся желтый свет. И наполняет воздух песней медной Уютных храмов ласковый привет. Величественно в высоте сияя, Луна на Волгу свет спокойный льет. Бурлит вода, под колесом вскипая, — Как лебедь, проплывает «Самолет»… И веет в душу тихою отрадой. Встает одна картина за другой. Мой дом родной за низкою оградой И старый сад, уснувший над рекой…