Русская поэзия Китая: Антология

ПОТЕРЯННЫЙ ЗВОН

Затеряла я ценность великую, И сыскать много лет не могу, Все брожу и без умолку кликаю На холодном чужом берегу. Среди шума столичного города Заблудилась, как в темном лесу. Между теми, кем счастье распродано, Я счастливую ношу несу. Растерялась я в будничной сутолке Незнакомых презрительных снов. И звучат неизбывною скукою Перепевы фабричных гудков. Ах, поймите вы думу печальную, Что давно я на сердце таю… Потеряла я звоны пасхальные — Одинокую радость свою.

КИСТЬ И ПЕРО

И я заблудился среди бездорожия В смятеньи неясных угроз. Зачем не родился беспечным художником — Творцом неожиданных грез. Пусть краски палитры разбросаны пятнами, Пусть кисти свалялись в комок… Но странник лазури казался понятнее, Чем рыцарь разрозненных строк. Я мог бы бродить замолчавшею улицей, И в радостном вздохе весны Заметить, как ласково смотрят и хмурятся Мои разноцветные сны… Пить пьяную влагу стакан за стаканами, И в профиле крашеных лиц Найти — не найдённую проблеском пьяного Одну из своих небылиц. Нестрогая дума с печалью неясною Бросала б штрихами пастель… В натурщицы взял бы я вечно прекрасную Раскрашенных дней карусель. И в женщине каждой шаблонно-подкрашенной Искал бы следы красоты, И с серыми буднями скучными нашими Я не был бы больше «на ты». Но кисть — это яркий мазок в повседневности Из мира нездешних тонов. Перо — это горечь тоскливой безгневности От склепа схороненных слов.

ТЕБЕ

Я белой девушкой вошла за твой порог На светлые широкие ступени. Незримой ласкою далекий Бог Коснулся нас Своим благословеньем. И в куполе церковном, в синеве Две вспыхнули звезды и заблестели вместе, И было радостно тогда и жутко мне, Твоей застенчивой и глупенькой невесте. Не знали мы тогда своих дорог, Какие нам Великий Рок укажет. Я белой девушкой вошла за твой порог, — Дрожали трепетно цветы от флердоранжа. И год прошел, стирая след у дней, Вплетая в жизнь мечты и неудачи. И каждый день был лучше и ясней, А это много… очень много значит. Вся наша жизнь такой неровный слог Поэмы сказочной о счастье и печали… Я белой девушкой вошла за твой порог, А в тюле радостно листы цветов дрожали. Сегодня год… И снова я стою У двери в наш чертог нездешних откровений, Я снова душу приношу свою На те же светлые, широкие ступени. И, как тогда, прекрасен твой чертог, И жутко мне, как и тогда, немного. Я белой девушкой вошла за твой порог, Я белой женщиной пройду твою дорогу.

ЛЮБОВЬ КОРОЛЯ

А за окнам шелестят тополя…

А. Ахматова

Беспокойно деревья склоняют Ко мне пальцы безлиственных рук. Я тебя, мой король, понимаю, — Я тебя понимаю, мой друг. Душу манит глубокий, глубокий, Словно омут, таинственный взор. Омут краше, чем светлые стекла Безмятежных зеленых озер. Короли любят шум охоты, Турий рог и оленьи следы. В твою душу неведомый кто-то Бросил блеск королевской звезды. И поверь, что лесной пейзанке Не затмить простотой любви Твою вечную грусть о странном И кочевья души твои. Пусть у хижины за горою Ты отбросил повод коня. Ночь промчится твоей стрелою И погаснет в отблеске дня. Конь соскучится по золотому Вкусно пахнущему зерну. И тебя, навсегда родного, Я у хижины обниму. Цок подков будет глуше, глуше, Ты уедешь к другой, король. Турий рог на лесной опушке Протрубит неземную боль. Не забьется сердце в испуге, Перескажет память звеня, Как у бедной моей лачуги Ты отбросил повод коня.

ШАНХАЙСКОЕ ЗАХОЛУСТЬЕ

Я прошла, озираясь, по улице: Ряд лавчонок и грязных домов Пожелтевших и серых сутулятся И толпятся у темных углов. Китайчата босые раскосые Копошатся у лужи с водой, А за ящиком грязным с отбросами Спит, раскинувшись, нищий больной. Китаянки столпились у лавочки — Оживленный ведут разговор, Вместо ног у них тонкие палочки, И в прическах прилизан пробор. За прилавком купцы полуголые Бесконечно играют в маджан, — И у входа в харчевку грошовую Цедят пиво в немытый стакан. Окна рваной бумагой заклеены, И лохмотья торчат из дверей. Я пройду, озираясь рассеянно, — Сквозь толпу, пробираясь скорей. Пробирается к носу настойчивый Запах масла, жаровен, бобов. На прилавке за стенкой решетчатой Позолота китайских богов. Боги смотрят на шумную улицу И на игры раскосых ребят, На дома, что окошками хмурятся, Смотрят боги и вечно молчат. У китайца, насквозь прокопченного, Что лениво следит за толпой, Истукана куплю золоченого И пойду, направляясь домой. В своей комнате, где перемешаны Книги, кипы бумаг и стихи, Я поставлю божка безутешного На столе, где пролиты духи. Только Будда невольно нахмурится: Моя комната будет скучна — Без шанхайской запущенной улицы, Без узорной решетки окна.

ДАЛЕКОМУ ДРУГУ

Марианне Колосовой

Я память дней тихонько отодвину, Хотя тех дней разлуке не вернуть… Ты где-то там на клавишах машинки Отстукиваешь будничную муть. Я в сутолке размеренной фабричной Записываю цифры и часы. Разлука занавескою привычной Между тобой и мной назойливо висит. И нет ночей, когда врывались строфы, Вливая веру в призрачный успех. И на пути писательской Голгофы Мы не расставили знакомых вех. Пишу-письмо и чувствую, что трудно Сказать о том, что неотрывно жжет: Твой строгий стих чеканно-изумрудный, Мой юный и надломленный полет. Мне жалко нашу хмурую каморку Наш сломанный диван, наш старый табурет, Мне жалко смех твой сдавленный и горький И свечки тусклый распыленный свет. Пусть только в снах я прошлое придвину: Зашла бы я в ту комнату опять, Чтоб клавиши у пишущей машинки Тайком от всех тихонько целовать. Там сторожит тебя Великая Идея, Меня любовь и счастье стерегут. И наша встреча победить не смеет, Хотя бы встреча нескольких минут. Сентиментальная, как в повестях старинных, Разлука темным пологом висит. Ты буднями стучишь на клавишах машинки, А я записываю цифры и часы.

ПЕКИН

Высокая белая лестница к башне, В кумирню великих богов. Я яркими красками пестро раскрашу Узорную сказку стихов. Резные колонны. На лесенке вышит Резцами столетний дракон. И Будда под яркой узорною крышей Глядит на изгибы колонн. Глаза золотые на солнце мерцают, Глаза его смотрят в упор. Забытую мудрость большого Китая Замкнул в себе пристальный взор. Когда-то входили сюда богдыханы Склонялись в молитве пред ним… И падал безумец к ногам бездыханный, Сраженный безумьем своим. Когда-то по этим холодным ступеням Молиться ходил Чингисхан, Для нас он остался далекою тенью, Властитель исчезнувших стран. Ему здесь мерещились дальние сопки Богатой славянской земли, Победу просил он смиренно и робко, А дни беспощадные шли. Погиб он в далеком, спокойном просторе, Курган его сон сторожит, А Будда — свидетель победы и горя Все так же спокойно молчит. Узорная башня. На мраморе сложен Видением сказочным храм. Никто его мирный покой не встревожит, Он верен прошедшим векам. Все так же он будет смотреть на столетья. У Будды молчанье в глазах — Блестят они золотом в призрачном свете, Они не тускнеют в слезах. Забытая сказка большого Китая, Ушедшая мудрость веков… В кровавом столетьи мы сказок не знаем, И нет у нас сказочных снов.

ВЛАДИМИР СЛОБОДЧИКОВ

СТАТУЯ

Ты, как Ева, изгнана из рая За соблазн, за грех, за пустоту, А теперь в тебе молва людская Воплощает райскую мечту. Ты рукою, обращенной к звездам, Вечности указываешь путь, Раскаленный и тяжелый воздух Не проникнет в мраморную грудь… С этих губ, в улыбке задремавших, Не сорвутся никогда слова. В этих взорах, некогда пылавших, Не таятся чары волшебства. И, готовая раскинуть крылья, Чтоб, как ангел, взвиться в высоту, Ты стоишь, окутанная пылью, На горячем каменном мосту. Ты стоишь, на звезды устремляя Свой слепой и равнодушный взор, Ты стоишь, под грохот вспоминая Тишину твоих Каррарских гор.

«О, лишь для нас с тобою, дорогая…»

О, лишь для нас с тобою, дорогая, Для нас двоих десятки тысяч лет Летят миры, в морях пространств сгорая, Сияет солнце, разливая свет. Сияет солнце, согревая вешним Своим теплом бутон земли, чтоб он Цветком не расцветавшим и нездешним Расцвел бы раз в безбрежности времен. Расцвел бы раз цветком любви нетленной, Любви моей, любви твоей, мой друг, Единственным в истории вселенной, Но завершающим созданья круг.

НЕПТУН

Черной ступней придавил Воду, трезубцем взбурлил: «Больше меня не зови В пленную сладость земли!» В холод спускал пароход. (Волны и волны кругом; Гребни взлохмаченных вод Гулко боролись с винтом). Из глубины вылезал, Тонким трезубцем играл. (Злые акульи глаза Чудились мне до утра.) За пароходом нырял И выползал на корму; Тонкий трезубец бросал В настороженную тьму. Звезды над нами качал, Руки в пространство тянул, Силился перекричать Неумолкаемый гул; Силился перекричать Голосом хриплым своим. Кровь его не горяча. Светом пронзенный дневным, Он опустился на дно. Волны разбил пароход. Звезды ушли в небосвод. Солнца открылось окно.

ГАДАНЬЕ

Зима сворачивает полог, Но души холодом полны. Как скучен и тревожно долог Обетованный шаг весны! Умрет февраль, и в серых лужах Расплавится, размякнет март. Что будет после — лучше? хуже? Возьму колоду старых карт. Дорога и еще дорога, Шестерка и восьмерка пик. Я с возрастающей тревогой Душой к вещанью карт приник. Безумие или виденье?! Я вижу призраки: везде Проходят тени — отраженья Бегущих от судьбы людей. Как за страницею страницу Листают книги, так и тут — Знакомые, родные лица Бегут, бегут…