Русская поэзия в 1913 году

В телефон кричишь – скандал. Жди там час ответа. А преступник, он удрал И виновных нету. (Л. Бунов-Таль «Виновных нет») Сама подошла к висячему телефону И обо всем сообщила удивленному мужу. (В. Шершеневич «Городское» – из книги «Экстравагантные флаконы»)

Плохо работающий граммофон был помещен в центр юмористического четверостишия П. Налима:

Слышен у нас жалкий стон: «Не годится граммофон…» Без рупора только шипит И временами говорит…

В тех двух стихотворениях из книг массовых поэтов 1913 года, в которых речь заходит о кинематографе, отношение к нему авторов оказывается неоднозначным – волшебный мир кино и манит, и пугает своей иллюзорностью, стремлением подменить собою мир подлинных человеческих переживаний и ценностей:

В кинематографе народ Порой так шумно восторгался, Порой мечтал и забывался, Картин, волнуясь, ждал вперед. (А. Замятин «Венок») Все смешалось – люди, тени, Правда жизни, сказки, ложь, Трепет сладостных видений И предсмертных вздохов дрожь… Все метется, все мигает, Эфемерно все, как сон… Что же мир наш ожидает И к чему стремится он? (И. Понятовский «Синематограф»)

Подобная двойственность в отношении к кино совершенно отсутствовала у футуристов, вменивших себе в обязанность воспевать технический прогресс в качестве одного из символов грядущего дня. В частности, Игорь Северянин пытался сымитировать и таким образом освоить поэтику нового искусства в стихотворении «Июльский полдень (Синематограф)», а Вадим Шершеневич в специальном стихотворении хвалился знанием сокровенных технических (что в данном случае означало и метафизических) подробностей кинопоказа:

Прихожу в кинемо; надеваю на душу Для близоруких очки; сквозь туман Однобокие вальсы слушаю И смотрю на экран. Я знаю, что демонстратор ленты-бумажки В отдельной комнате привычным жестом Вставляет в аппарат вверх тормашками, А вы все видите на своем месте… Как перевертывается в воздухе остов Картины и обратно правильно идет, А у меня странное свойство – Я все вижу наоборот. Мне смешно, что моторы и экипажи Вверх ногами катятся, а внизу облака; Что какой-то франтик ухаживает, Вися у потолка. Я дивлюсь и сижу удивленно в кресле, Все это комично; по-детски; сквозь туман Все сумасшедше; и мне весело Только не по-Вашему, когда я гляжу на экран. («Рюрику Ивневу» – из книги «Экстравагантные флаконы»)

Он же в одном из своих стихотворений не упустил возможности изобразить движение лифта:

Поднимаюсь на лифте… В гробу фарфоровом Вы лежите утонченней! («Панихида» – из книги «Романтическая пудра»)

А еще один стихотворец левого толка, Илья Эренбург, в своей парижской книге стихов «Будни», явно зависимой от практики ругаемых им в ту пору футуристов, ухитрился посвятить целое стихотворение транспортному средству, которое в России в 1910-е годы вообще отсутствовало:

Под землею было душно, пахло мылом, Душно было, страшно, тяжело, Поезда, скользя по черным жилам, Выбегали и шипели зло. («Мэтрополитен»)

Зато автомобили в стихах петербургских и московских поэтов, как правило, изображались в качестве давно привычной, а иногда – изрядно поднадоевшей детали городского пейзажа. Так они описываются в финале «Петербургских строф» О. Мандельштама:

Летит в туман моторов вереница; Самолюбивый, скромный пешеход – Чудак Евгений – бедности стыдится, Бензин вдыхает и судьбу клянет!

И у мандельштамовского эпигона И. Евдокимова:

Промчится моциклетка Со свистом в полный ход, Под Троицкую сетку Проскочит пароход. Куранты крепостные Проплачут над Невой, Буксиры винтовые Затянут встречный вой. Вдыхаю гарь бензина, И морщусь, и кривлюсь… Быть может, под машину Я на торец склонюсь! («Прогулка») [29]

29

Ср. также в его стихотворении «В звоне стекол и в звяке звонков…» (из цикла «На Невском»):

Кто же я? И зачем в этом гуле Металлических блоков и шин Так беззвучно шаги утонули, Так подавленно думы мелькнули – Или и я только атом машин?

Сходно автомобили изображались многими другими столичными авторами, причем почти всегда подчеркивалось, что их много, что они шумны и что они суетливо быстры, как сама современность:

Не красным Клаусом старинного поверья, В щеголеватом новеньком пальто Идет в толпе. Навстречу шляпы, перья. Грохочут фьякры, фыркают авто. (Н. Брандт «Прогулка палача») Скользят коляски; мимо них, Гудя, летят автомобили; Но строго, у коней своих, Литые юноши застыли. ………………………… Гудя, лети, автомобиль, В сверканье исступленных светов… Вдали Адмиралтейский шпиль В огне закатном, фиолетов. (В. Брюсов «Вечернее катанье») Вереницы экипажей, Камионы, автобусы, И трициклы, и моторы, Вкривь, и вкось, и вдоль, и в ряд; Рев гудков, и брань, и споры, И бубенчики, как бусы, С шеи кляч спадая, в раже Необузданном звенят. (С. Рафалович «Бульвары») Люди шли, неслись машины, Мир рождался, умирал… Но покой хранил старинный Неизменный, старый зал. (А. Струве «В этом доме есть колонны…» – из книги «Отражения») Бульварных ясеней вершины Шуршат… Внимаешь чей-то шаг ты, Потом в ответ шипящим шинам – Копыт отчетливые такты. (В. Эльснер «Пантомима») Ветер взносит хлопья пыли С едкой, грязной мостовой, И жужжат автомобили, Как густой осиный рой. (И. Эренбург «Сумерки» – о Париже)

Чтобы остраннить автомобиль и воспеть его как удивительную диковинку, понадобилась неуемная энергия провинциальных русских куплетистов:

Летит стрелой автомобиль, Пуская смрад, вздымая пыль, На нем купец Н. Н. несется, Вдруг крик – в крови прохожий бьется, Автомобиль свалил его… Купца в участок тащат прямо. Суд, штраф и гласность… ничего! Зато – прекрасная реклама! (В. Кауш «Реклама») Везде и всюду разговор: «Испортился уже мотор; Нет в городе больше гула – Фортуна его заснула…» (П. Налим «Везде и всюду разговор…»)