Русские не сдаются!

— И в самьем дьели. Складно говорьишь, — сказал Миних, отчего-то перейдя на русский язык. — Введи того офицьера хфранцуза! Говорить с ним желаю.

Вот же недоверчивый немец! Всё ему узнать да перепроверить нужно. С другой стороны, это и правильно — немецкий порядок великая сила. И единственное, что ее может победить, это русское безрассудство и непредсказуемость.

Пока допрашивали де Дюраса, мне позволили поговорить со Спиридовым и Лаптевым, а также с другими членами команды фрегата «Митава», ну и с Сопотовым. Я должен был узнать, смогут ли они, если потребуется, без полноценной команды увести корабль, да ещё и оторваться от вероятной погони со стороны французов.

Хотя я прекрасно понимал, что, скорее всего, это не удастся. Не нужно дергать удачу часто за хвост, а то эта «птичка» нагадит на руку.

Надо ли говорить, что быстрее меня ноги в этом мире ещё не носили? Я действительно чувствовал неправильным, что имею возможность почти что свободно жить, а парней всё ещё держали на «губе»! И теперь, похоже, свой гештальт я закрою, дам шанс мореманам отличиться настолько, что вопрос о их суде еще более будет спорным.

— Ну как вы, други мои, не утомились сидеть на гауптвахте армейской? — спросил я, как только вошёл в небольшое помещение, где из мебели была только разложенная кучками на сырой земле солома.

— Спаси Христос, Александр Лукич. С твоей помощью тут не наказание, а отдых. Не сбрешу, что райские кущи, но и не Геенна огненная, — за всех ответил мичман Спиридов, рукой указывая на недоеденный окорок и непочатые две бутылки вина.

Причём бутылки эти были ёмкостью никак не меньше, чем два литра. Недёшево мне обходится содержание арестантов. Но это всё чувство вины, — я на свободе, а они за решёткой… Хоть решение это было и не моё, а теперь будто камень с души у меня снялся, когда я увидел их, румяных, и обменялся удалыми улыбками с несломленными людьми.

Случись сделать выбор сейчас — я поступил бы точно так же. Не отдал бы фрегат французам! Русские не сдаются! Это аксиома, которая не должна подвергаться даже обсуждению.

— Ну и как, готовы ли вы Отечеству послужить? — бодро задал я вопрос, подойдя к спальным местам.

М-да… Вонь немытых мужских тел, а также и не сказать, что приятные ароматы отходов жизнедеятельности, мухи… Я бы такое времяпрепровождение не назвал бы все же отдыхом. Но всё познаётся в сравнении. Те условия, что были у нас в клетушке на фрегате «Россия», куда как хуже.

— Служить? Нас здесь за правое дело в цепи, аки псов… А мы служить? — высказался на это штюрман Лавников.

— А вот это следует отбросить! — жёстко сказал я. — Обиды оставить нужно для женщин, это их удел. А мы — слуги государыни и Отечества своего! Нам служить нужно!

— Сказывай, Александр Лукич, что делать потребно. Я готов служить службу, — сказал уже Харитон Лаптев.

Ну, я и рассказал. Оказалось, что задача сложная. Даже очень. В любом случае, четверо арестованных членов команды «Митавы» не справятся, пусть и с помощью лейтенанта Сопотова. Это если еще думать об угоне фрегата. Только для поднятия и постановке парусов нам нужно человек двадцать.

— Ну а если поставить солдат, и вы будете показывать им, что и как делать? Парус ли ставить, или еще что с ним делать? — спросил я и тут же понял, что толку будет мало.

Глупый все же вопрос. Но я же сухопутный, почти что. Нельзя легкоатлета посадить за шахматный стол и ждать результата, пусть и бегун, и шахматист — оба считаются спортсменами.

— Значит, жечь будем фрегат! — принял я решение. — Но всё едино, говорить нужно, что без вас нам не сдюжить. Иначе не вызволить да имена ваши не прославить.

Вернулся я в шатёр Миниха, когда там уже закончился допрос француза. Я ожидал выволочки. Всё же говорил и угрожал я Эммануэлю не в духе времени. Он мог на меня теперь нажаловаться за свой страх, пусть и слово дал, что делать этого не станет.

Что же показала картина, открывшаяся мне, как только было позволено войти в шатёр командующего? Француз пил кофий, заедал тем самым белым хлебом, ещё и в прикуску с нарезанной ветчиной. Он, пленник, был накормлен, а я, свой… Нужно заканчивать уже все разговоры, а то за день и не поем вовсе.

— Вот, герцог сказывает, что вы, господин унтер-лейтенант, славный воин, что смогли вдвоём со своим сержантом противостоять в честном бою троим славным французским рыцарям, — сказал полковник Лесли, и я чуть в осадок не выпал. Герцог? [Эммануэль-Фелисите де Дюрфор де Дюрас унаследовал титул герцога от своего отца, маршала Франции, в 18 лет, и служил, долгое время в армии в разных чинах, даже был мушкетёром].

Ну да, я понял, что у него уж слишком длинное имя. Но чтоб целый герцог? Это же, должно быть, очень важная персона. Из того, что я знаю, титул герцога носили люди как бы не королевских кровей. Да, к восемнадцатому веку многое уже поменялось. Но герцог… Это как в России сиятельный князь, или даже больше.

— Что? Он не сказал вам, что герцог? — спросил Миних, и я впервые увидел, что этот человек умеет улыбаться.

Я бы, впрочем, не поручился сейчас, что мой пленный ничего такого не упоминал, ну да кто для красного словца, будучи пойманным, не пытался бы приписать себе титулов? Опять это влияние прошлой жизни. В этом времени вряд ли кто-то станет называть себя герцогом, за это можно очень больно получить.

И вот теперь этого герцога повели, или даже сопроводили, из шатра русского командующего. А он, Эммануэль, этот недобитый мной, лишь раненый в руку… казалось, что рот порвёт, так улыбался — наслаждался, паразит, моим замешательством.

И откуда во мне стало вот это появляться? Ну герцог! И что? Таких мой дед, да и отец к стенке ставили во время революции. А я тут поплыл. Или я — уже не такой уж и «я»? Время и обстоятельства довлели и воспитывали во мне другого человека? Не хотелось бы. Мне моя идентичность дорога.

— Действуйте! — генерал-фельдмаршал Миних вновь перешёл на немецкий язык. — Как только вы, унтер-лейтенант, пришли с новостью о казне Лещинского, то уже поставили всех нас в неловкое положение. Матушькья императрицья оценит. Идите же и возвращайтесь с викторией! А я прикажу пошуметь в назначенное время да ложный штурм учиню, дабы отвлечь поутру поляков с французами. И без того думал это делать. И все равно… Вы поставили меня в неловкое положение.

Миних не стал объяснять, почему это я его поставил в неловкое положение, и спрашивать не представлялось возможным. Но я и так понял. Узнает императрица, что был шанс взять казну самозванца Лещинского, и если при этом генерал-фельдмаршал ничего не станет предпринимать, а даст деньгам спокойно уплыть во Францию — осерчает. Не думаю, что Анна Иоанновна будь сколько-нибудь разбирается в военном деле, чтобы принять оправдания на этот счёт. Нельзя не реагировать, нельзя не попытаться что-то сделать.