Русский американец

– - Встань-ка, Настюшка! Встань-ка, золотце мое! Тебя спрашивают.

– - Да ты, няня, с ума сошла? Кто меня ночью станет спрашивать?

– - Я... я спрашиваю!
– - раздался звучный голос Тольского.

Молодая девушка испуганно раскрыла свои красивые глаза и дрожащим голосом спросила:

– - Няня, кто же это?

– - Я и сама не знаю, не ведаю. Чернобородый, словно цыган, глаза как уголья горят; озорной такой. Видала я его где-то, да не припомню, страх память-то у меня отбил, -- проговорила старушка, помогая одеваться Насте.

Настя быстро зажгла свечку и приотворила дверь своей горницы. Около двери стоял Тольский.

– - Как, это вы?
– - воскликнула молодая девушка, пораженная неожиданностью.
– - Да как вы очутились здесь в такое время? Ведь у нас все заперто. Кто пустил вас?

– - Меня никто не пускал, я сам пришел, или, скорее, любовь к вам привела меня сюда, а перед любовью никакие запоры не устоят.

– - Что же вам надо?

– - Мне надо вас... Пойдемте, нас кони ждут.

– - Как вы смеете? Я позову людей!

– - Ваши людишки крепко спят и вашего зова не услышат. Эй, старая карга! Подай боярышне шубейку.

– - Я никуда не пойду с вами!.. Подите вон!
– - с гневом крикнула молодая девушка, и ее глаза сверкнули недобрым огоньком.

– - Пожалуйста, не возвышайте голоса, меня вы этим нисколько не испугаете, а грудку свою надсадить можете. Ну, одевайтесь и едем, не заставляйте меня употреблять насилие!

– - Бесчестный, гадкий человек! Вы хуже подорожного разбойника... Врываетесь ночью в дом и нападаете на беззащитную девушку.

– - А кто заставил меня решиться на это? Кто? Я предлагал вам выйти за меня замуж, вы отвергли меня. Но я не таков; обид не забываю и за обиду привык платить той же монетой. Эй, Кудряш!
– - крикнул Тольский.

Перед ним, как из-под земли, вырос его слуга.

– - Возьми эту красотку; запри ее где-нибудь, чтобы не мешала, -- насмешливо сказал ему Тольский, показывая на обезумевшую от страха Мавру.

Тот схватил старуху, втолкнул ее в первую попавшуюся комнату, в двери которой торчал ключ, пригрозил убить, если она станет кричать, и, заперев на замок, вернулся к своему господину.

Тольский приказал Кудряшу принести из коридора висевшую там шубейку Насти и закупать последнюю. Девушка сопротивлялась, звала на помощь. Но что могло значить ее сопротивление против двух силачей? К тому же сперва ей на голову и на лицо накинули большой платок, после чего потащили на двор.

Однако крики Насти заставили проснуться майорского камердинера. Савелий Гурьич поспешно встал и босой, в одном белье выглянул из своей каморки в коридор; но Кудряш так сильно ударил старика в грудь, что тот упал без памяти.

Настю положили в возок; там же поместился и Тольский, а Кудряш сел рядом с кучером; дворовые Тольского, находившиеся на страже около людской избы, отворили ворота, и возок быстро съехал со двора, а затем понесся по дороге к Пресненской заставе. Дворовые же Тольского притворили ворота домика Лугового и, сев в розвальни, преспокойно поехали домой.

Тольский дорогою раскутал платок, закрывавший лицо и голову Насти. Она с презрением посмотрела на него и спросила:

– - Куда вы везете меня?

– - В одно укромное местечко, где вы будете находиться в полной зависимости от меня.

– - О, какой вы наглый человек. Как я ненавижу вас, как презираю!

– - Мне все равно: ни тепло ни холодно; хотите -- любите, хотите -- презирайте, а моей женой вы все же будете.

– - Никогда.

– - Не женой, так любовницей.

Настя задыхалась от душившего ее гнева.

– - Я скорей убью себя, чем буду твоей.

– - Глупости, глупости; жизнь так хороша, что надо быть совершеннейшим идиотом, чтобы не любить ее и не дорожить ею.

– - Боже, покарай злодея и спаси меня, беззащитную!
– - вслух промолвила бедная Настя и перекрестилась; она волей-неволей должна была покориться своей участи.

Между тем возок мчался на окраину Москвы. Там, в нескольких шагах от Пресненской заставы, на валу, одиноко стоял небольшой чистенький домик, находившийся в глубине обширного двора; позади него тянулся не менее обширный сад. Как сад, так и двор были огорожены высоким забором. Прямо против дома находились дубовые ворота с калиткой. Этот домик принадлежал Станиславу Ивановичу Джимковскому, человеку довольно сомнительной нравственности, выходцу из Польши, с темным прошлым...

Темными делами пан Джимковский приобрел себе капиталец, купил на окраине Москвы участок земли, построил дом, завел экономку-немку, Каролину Карловну -- особу тоже довольно сомнительной нравственности, -- и зажил припеваючи.

Пан Джимковский был очень услужливым человеком: если нужны были какому-нибудь баричу, папенькину сынку, деньги, он ехал на Пресню к Джимковскому, и тот находил баричу деньги, разумеется, под чудовищные проценты. Являлось у кого-либо желание продать дом, усадьбу или другие ценные вещи, Джимковский находил покупателя, разумеется, за все это получая хорошее вознаграждение. Не прочь был он позабавиться и в карты, и это всегда приносило ему кучу золота. Не раз его били за шулерство, и били больно, но Джимковский был вынослив, а золото текло да текло в его карманы.

Тольский с давних лет вел знакомство с Джимковским и к нему-то и привез бедную Настю, надумав на время припрятать ее в доме своего соучастника по темным делам.

Была еще глубокая ночь, когда крытый возок Тольского подъехал к воротам Джимковского. Кудряш соскочил с козел и принялся барабанить в ворота; на его стук послышались шаги по хрустевшему снегу и грубый голос спросил:

– - Кто стучит, что надо?

– - Свои, отпирай скорей!
– - ответил Кудряш.
– - Господин Тольский Федор Иванович изволил приехать к пану.

Ворота заскрипели и отворились. Возок въехал на обширный двор.

Тольский вышел из возка и спросил у сторожа:

– - Пан дома?

– - Дома, спит.

– - Так поди разбуди и скажи, что я приехал.

– - Слушаю!

Скоро на двор вышел Станислав Джимковский, еще не старый человек, с круглым бритым лицом и слащавой улыбкой.

– - А, вельможному пану мой привет!
– - весело проговорил он, почтительно пожимая протянутую руку своего позднего гостя.