Русский романтизм

вает ее В. (тоже и в другой тетради — папка № 2298). Сле-

довательно, „Странник" выростает на почве личного чувства

и одновременно с ним и является выходом из замкнувшегося

круга сердечных переживаний. Писатель сам говорит об этом

в ненапечатанных строках: „Друг мой милый, чувствительный

мой Александр, как ты убит судьбою, кто более пожалеет

тебя, как не я, сердце твое, душа, чувства, мысли, я — другой

ты, нераздельный с тобой и наставитель твой. Тебе необхо-

димо рассеяние, ты угнетен обстоятельствами, ты окован

страстью, ты испытываешь страшные чувства, ты наказан,

и за что же — за доверчивость к таким пламенным, таким

нежным, таким сладким словам и взорам... поедем путешест-

вовать". (Папка № 2279).

Но любовь эта входит в его произведение основной, хотя

и намеренно скрытой струей, раздробленной на части и являю-

щейся перебоем для других тем.

Названию „Странник" В. придает другое, более глубокое

значение: „Так, милый, добрый друг мой, до встречи с тобой

я буду странник, только ты в состоянии остановить полет

мой и приковать меня к блаженству" (гл. 68). Он стремится

к берегам Тавриды, потому что там его друг.

Усталый путник, там я сброшу

Печалей тягостную ношу,

И с гор, как водная струя,

Скачусь в объятья друга я.

Это относится несомненно к К. П., так как та же мысль

выражена в стихотворении, посылаемом ей 30 мая 1830 года.

Вечно я грустил о друге,

Я везде искал его,

Но не мыслил, что на юге

Встречу друга моего.

(П. № 2298).

И пред внимательным читателем проходит ряд настроений

и переживаний, намеренно скрытых. Автор сам обнажает этот

свой прием: „хотя я не буду писать во многих местах ясно,

но ни за что не соглашусь толковать настоящего смысла не-

которых случайных выражений, которые на пути моем встре-

тятся44 (I ч. 9 е.). Недаром Лихонин жаловался, что „многие

1361

из его намеков непонятны и нуждаются в пояснительных при-

мечаниях" *).

Для этой цели он прибегает к р а з р о з н е н н о с т и це-

лого, н е д о г о в о р е н н о с т и , намекам, иносказа-

т е л ь н о с т и . Тема любви начинает разворачиваться со сцены,

когда к автору, поспешно заканчивающему свой туалет, вхо-

дит приятель и говорит: „по словам молвы влюблены ужасно

вы". „Вечер промчался... я даже решился петь". Для любопыт-

ных помещен куплет: „Откройся мне о друг мой нежный"

(гл. 41). После этих брошенных вскользь намеков следует

длительный перерыв, и лишь в 63 главе после ряда всяких

иных перебивающих друг друга тем, он рассуждает отвле-

ченно об обетованной земле, где испытывает „сладость дружбы,

бесконечность любви". После чего в 64 главе дано неожидан-

ное признание: „я ее люблю... она, меня любит... что же...

больше ничего..."

Прорывающиеся грустные тона, например, стихотворение

„Как тяжко, грустно мне" (в рукописи адресовано к „Kitty"),

замаскированы легким приключением: странник заснул возле

купальни. Целое рассуждение о веках любви дано лишь для

того, чтобы привести стихотворение:2)

Не анаю, что с моим мне сердцем делать,

Оно грустит, томится бев тебя.

(И, 89)

Отправляясь на войну, он пользуется случаем выразить

всю силу чувств к своему другу: „Вздохните глубоко о том,

что вы некогда любили более всего в мире, взгляните на то,

что для вас дороже всего в мире, теперь слейте эти два

чувства, если от слияния их родится существо, то оно по-

добно будет моему другу" (114 г.). И это является поводом,

чтобы дать портрет этого друга — „как все пристало мило

ей",чиз которого читатель узнает о новом мотиве, вплетаю-

щемся в это чувство.

Тогда мне сердце мысль тревожит,

Что замужем уже она.

Свое настроение он выражает и н о с к а з а т е л ь н о в сло-

вах Александра Великого, который перед походом в Азию

роздал все, что имел, оставя себе надежду (116 гл.), и II часть

путешествия открывается тем, что ее освещает „не обыкно-

венное солнце, но н а д е ж д а — солнце душевное". Также ино-

сказательно открывает он читателю свое душевное раздвоение,