Русский романтизм
Шрифт:
вает ее В. (тоже и в другой тетради — папка № 2298). Сле-
довательно, „Странник" выростает на почве личного чувства
и одновременно с ним и является выходом из замкнувшегося
круга сердечных переживаний. Писатель сам говорит об этом
в ненапечатанных строках: „Друг мой милый, чувствительный
мой Александр, как ты убит судьбою, кто более пожалеет
тебя, как не я, сердце твое, душа,
ты, нераздельный с тобой и наставитель твой. Тебе необхо-
димо рассеяние, ты угнетен обстоятельствами, ты окован
страстью, ты испытываешь страшные чувства, ты наказан,
и за что же — за доверчивость к таким пламенным, таким
нежным, таким сладким словам и взорам... поедем путешест-
вовать". (Папка № 2279).
Но любовь эта входит в его произведение основной, хотя
и намеренно скрытой струей, раздробленной на части и являю-
щейся перебоем для других тем.
Названию „Странник" В. придает другое, более глубокое
значение: „Так, милый, добрый друг мой, до встречи с тобой
я буду странник, только ты в состоянии остановить полет
мой и приковать меня к блаженству" (гл. 68). Он стремится
к берегам Тавриды, потому что там его друг.
Усталый путник, там я сброшу
Печалей тягостную ношу,
И с гор, как водная струя,
Скачусь в объятья друга я.
Это относится несомненно к К. П., так как та же мысль
выражена в стихотворении, посылаемом ей 30 мая 1830 года.
Вечно я грустил о друге,
Я везде искал его,
Но не мыслил, что на юге
Встречу друга моего.
(П. № 2298).
И пред внимательным читателем проходит ряд настроений
и переживаний, намеренно скрытых. Автор сам обнажает этот
свой прием: „хотя я не буду писать во многих местах ясно,
но ни за что не соглашусь толковать настоящего смысла не-
которых случайных выражений, которые на пути моем встре-
тятся44 (I ч. 9 е.). Недаром Лихонин жаловался, что „многие
1361
из его намеков непонятны и нуждаются в пояснительных при-
мечаниях" *).
Для этой цели он прибегает к р а з р о з н е н н о с т и це-
лого, н е д о г о в о р е н н о с т и , намекам, иносказа-
т е л ь н о с т и . Тема любви начинает разворачиваться со сцены,
когда к автору, поспешно заканчивающему свой туалет, вхо-
дит приятель и говорит: „по словам молвы влюблены ужасно
вы". „Вечер промчался... я даже решился петь". Для любопыт-
ных помещен куплет: „Откройся мне о друг мой нежный"
(гл. 41). После этих брошенных вскользь намеков следует
длительный перерыв, и лишь в 63 главе после ряда всяких
иных перебивающих друг друга тем, он рассуждает отвле-
ченно об обетованной земле, где испытывает „сладость дружбы,
бесконечность любви". После чего в 64 главе дано неожидан-
ное признание: „я ее люблю... она, меня любит... что же...
больше ничего..."
Прорывающиеся грустные тона, например, стихотворение
„Как тяжко, грустно мне" (в рукописи адресовано к „Kitty"),
замаскированы легким приключением: странник заснул возле
купальни. Целое рассуждение о веках любви дано лишь для
того, чтобы привести стихотворение:2)
Не анаю, что с моим мне сердцем делать,
Оно грустит, томится бев тебя.
(И, 89)
Отправляясь на войну, он пользуется случаем выразить
всю силу чувств к своему другу: „Вздохните глубоко о том,
что вы некогда любили более всего в мире, взгляните на то,
что для вас дороже всего в мире, теперь слейте эти два
чувства, если от слияния их родится существо, то оно по-
добно будет моему другу" (114 г.). И это является поводом,
чтобы дать портрет этого друга — „как все пристало мило
ей",чиз которого читатель узнает о новом мотиве, вплетаю-
щемся в это чувство.
Тогда мне сердце мысль тревожит,
Что замужем уже она.
Свое настроение он выражает и н о с к а з а т е л ь н о в сло-
вах Александра Великого, который перед походом в Азию
роздал все, что имел, оставя себе надежду (116 гл.), и II часть
путешествия открывается тем, что ее освещает „не обыкно-
венное солнце, но н а д е ж д а — солнце душевное". Также ино-
сказательно открывает он читателю свое душевное раздвоение,