Русский романтизм

Как сладок взгляд твой, что ж ои томен?

Не буря ли волнует грудь?

Постой, постой, я буду скромен,

Я буду пить, но дай вздохнуть.

В третьих, он о б ъ е к т и в и р у е т личный материал, вкла-

дывая его в чужие уста. Так, „голос", защищающий романти-

ческую любовь, цитирует, как мы видели, второе письмо

автора к Е. П. Монолог „пылкого юноши" представляет собою

также конспект из его писем к ней (209 гл.). „О, если б ты

была свободна! Если б голос не умер на устах моих, я бы

сказал тебе: еще до существования моего я любил тебя".

(Из первого письма). „Что мне уверять тебя? Уверения лишают

доверенности" (1 п.). „Ты прекрасна, добродетельна, ты звезда,

ласково светящая на меня с неба" (Из 4 п. франц.). „Два

звука, согласованные самою природою—я и ты" (8 п. январь).

„Некогда они были одним существом, но какая то враждую-

щая сила разорвала его на двое, чтобы со временем при

встрече нашей насладиться нашим страданием". (Из IX п).

Четверостишие, вложенное в уста юноши, является последней

строфой из длинного стихотворения: „К Kitty", написанного

в феврале между XV и XVII письмами.

Итак, хотя один из романтиков (Генрих фон Клейст) и ска-

зал: „Я не прнимаю, как поэт может передать людям — этой

грубой chrae — дитя своей любви", — у романтика Вельтмана

самые страстные места из писем использованы, как литера-

турный материал. Любовь, заполнявшая писателя в период

творческой работы, вошла и в его создание централь-

ной темой, намеренно не развившейся в сюжет. Р а з р о з н е н -

1361

н о с т ь формы, являющаяся, как мы видели, „принципом"

постройки „Странника", позволяющая считать автора разру-

шителем повествовательных традиций, диктуется внутренней

потребностью—скрыть свои настоящие чувства of читателя,

а общий гротескный тон и стиль маскируют собою лириче-

с к ую струю, которая к концу путешествия все же обнажается.

V

Проблемы формы, поставленные в „Страннике", занимают

Вельтмана и в дальнейшем его творчестве.

„Кощей Б е з с м е р т н ы й " (1833 г., в 3 ч.) носит не-

обычное название: „былины", и автор сам подчеркивает неопре-

деленность его формы, точно колеблясь, к какому жанру

отнести свое произведение: „вышеописанный боярин нисколько

не постороннее лицо тому поколению, о котором идет моя

длинная речь, слово, песнь, повесть, сказание, история, вы-

мысел, поэма, ядро, роман" (I, 236).

Разрозненность, возведенная в принцип в „Страннике",

здесь сказывается в прихотливой перестановке частей пове-

ствования. Начало романа сразу знакомит читателя с харак-

тером главного героя, который показан ему едущим на спине

слуги. Вторая глава неожиданно переносит его за несколько

сот лет назад к предкам Ивы Олельковича и вся I часть

и начало II построены по типу н а н и з ы в а н и я новелл,

историй любви и женитьбы представителей рода Путы-

Заревых. И внутри каждой из них соблюдены те же прин-

ципы постройки. Например в истории Ивы Иворовича: героя

везут в Киев к дяде Мстиславу; автор отвлекается описа-

нием похода последнего, рассказывает о его храбрости и за*

бывает о главном действующем лице. >> Где Кощей Бес-

смертный, где Ива?"—восклицает он, наконец, устами чита-

теля (стр. 139), но оказывается, спустя несколько страниц, что

Ива неожиданно исчез: „читатель ясно теперь видит, что не

только я, но и никто из нас не знает, где Ива... Но что же

будем мы делать, любезные читатели, до тех пор, покуда не

отыщется герой наш?" — и в следующей XIII главе действие

также неожиданно переносится во двор боярина Любы, кото-

рый забавляется шутом, „рябой зегзицей" и рассказами тата-

рина— дается длинная вставная повесть о Гульбухаре. Вдруг

приезжает гонец, розыскивающий Иву, и боярин вместе с чита-

телем угадывает его в шуте. Главный же герой Ива Олель-

кович, мелькнувший вначале, в первой главе, и надолго

исчезнувший за своими предками, появляется, наконец, во вто-

рой части в пятой главе, родившись от своего родителя Олеля

Лавровича, и автор напоминает о давно забытой вступительной

1361

сцене: „Итак, читатель наверное помнит, что наш боярин