Русский романтизм

щенная светом умирающего дня и трепещущей лампады, каза-

лась сверхестественною" (стр. 83). У Лермонтова в „Вадиме"

молящаяся Ольга на коленях перед иконой — „спина и плечи

ее отделяемы бдлли бледнеющим светом зари от темных стен,

а красноватый блеск дрожащей лампады озарял ее лицо".

Приемы литературного живописания в этих портретах 30-х го-

дов на лицо; в них уделяется большое внимание краскам внеш-

ности, придается существенное значение красочному фону,

позволяющему рельефнее выделить женский облик: красавица

освещается то солнцем, то зарей, то искусственным светом.

И недаром, говоря о внешности своих героинь, писатели не

раз ставят себя в положение художника.

Так, Шахова принимает на себя роль живописца, давая

портрет своей героини. Ей нужны для него краски, и она бе-

рет лазурь у неба, пурпур у зари, белизну у лилир, блеск

у шелка и т. д.

Я мучился — и вымыслил прекрасный идеал:

Лазурь у неба южного похитил для очей,

У шелка лоск заимствовал для змейчатых кудрей,

Покрыл чело высокое лилейной белизной,

Ланиты облил пурпуром денницы молодой.

В уста, как розы алые, амврозией дохнул,

Высокий стройный стан ее роскошно развернул"...

(„Мадонна", стр. 147).

Правда, краски, к которым прибегают портретисты, часто

очень неопределенны и не всегда вызывают ясное предста-

вление о цвете описываемой детали. Так, напр., у одной из

героинь Ган цвет глаз, которому уступят „горючий агат и са-

мый нежный сапфир небес", т. е. глаза одновременно черного

цвета агата и голубого цвета небес („Утбалла", стр. 67). У од-

ной из красавиц Гоголя „чело прекрасное, нежное, как снег,

как серебро". Снег — белый; серебро — серое. У Гоголя же

другая героиня „бледна, как полотно, как блеск месяца"

1361

(т. I, стр, 74). Цвет полотна — белый, матовый, а блеск луны

неустойчивый голубоватый, желтый, красноватый.

Этой невозможностью художнику слова разрешить до

конца живописную проблему объясняется постоянная мечта

писателей 30-х годов стать живописцами и скульпторами, кото-

рую они выражают при описании женской внешности, и этим

объясняются их „муки резца и кисти". Часто, чтобы показать,

что красавица идеально прекрасна, ее уподобляют, напр., ан-

тичным образцам искусства. У героини Ган в повести „Меда-

лион" одна из тех талий, „которыми древние скульпторы на-

деляли одних только нимф" (стр. 220). У другой героини этой

же повести „чистый греческий профиль, какой мы видим в из-

ваяниях древних художников" (стр. 262). У Улиньки в „Мерт-

вых душах" профиль и очертания лица, подобного которому

„трудно было где нибудь отыскать, разве только на античных

камеях".

Ту же роль играют припоминания произведений знамени-

тых живописцев и скульпторов нового времени. Личико одной

из героинь Вельтмана в „Приключениях, почерпнутых из моря

житейского" столь очаровательно, освещенное солнечным лу-

чом и оттененное пунцовой занавесью, „что три кисти вдруг

могли только схватить красоту лица, положение и свет — кисти

Р а ф а э л я , Б р ю л л о в а и А й в а з о в с к о г о " (стр. 73). Ольга

из „Вадима" Лермонтова с фантастически прелестной голов-

кой и „невыразимой" улыбкой на устах „достойна кисти

Р а ф а э л я " Герою повести Соллогуба „Большой свет" при виде

героини, весело порхающей и старающейся поймать бабочку—

„своего воздушного соперника", кажется, что он никогда „не

видал ничего лучше, свежее этого полуземного существа. Оно

как будто слетело с полотна Р а ф а э л я , из толпы ангелов и

свешалось с цветами весны, с лучами утреннего солнца для об-

щего празднования природы" (стр. 98). У Жуковой, у которой

чаще, чем у других писателей, сравнения красавицы с карта-*

нами и статуями, героиня повести „Суд сердца" так очарова-

тельна, что „прелесть, составляющая особенный характер

произведений Кановы, могла существовать и не в одном

воображении художника"; формы ее столь грациозны, что ее

можно принять за модель в храме художника, „ожидающую

резца какого — Т е н е р а н и , Т о р в а л ь д с е н а "(стр. 50—51).