Русский романтизм
Шрифт:
торых повестей Жуковой из „Вечеров на Карповкеа заста-
вляют вспомнить Тургенева. Так, „Медальон" имеет вступле-
ние, где рассказчик говорит о себе, о том, как он „с ружьем
и верным Кортесома (ч. I, стр. 236) не раз по целым дням
бродил по берегу Суры; описание того места, которое было
излюбленным в его прогулках, начинает собой повествование.
Другой ее рассказ „ Немая"
ления, в котором после сообщения о себе, рассказчик пере-
ходит к описанию усадьбы, в которую он попал, барского
дома, „с заколоченными наглухо окнами, обвалившегося,
поросшего травою по кровле, но еще сохранившего следы
барской жизни прежних хозяев" (II ч., стр. 12 из „Трех
встреч*) *).
Повесть 30-х годов знает форму эмоционального портрета
с восклицательным оборотом — к а к... „Как могуч, к а к вели-
чествен был этот человек среди облаков дыма и пламени!
Как спокойно было лицо его! Как высоко стоял он над
толпившимся внизу народом!4* (Тимофеев, „Конрад фон Тей-
фельсберг", 1834 г. „Опыты", ч, II. СПБ. 1837), любит та-
инственные ночные пейзажи:
„Месяц сиял во всем блеске; небо было чисто; мириады лучей играли
по алмазному снегу; холод спирал дыхание... Все пусто; слышен каждый
шаг времени; мир действительный уступает место фантастическому; что то
странное наполняет все улицы... Каждый столб, каждый камень получает
чувство жизни, каждое веяние ветра превращается в таинственный говор
духов; все видит, слышит, движется... человек боится оставаться один среди
втого таинственного мрака44 (Тимофеев, „Чернокнижник44, 1836 f., стр. 54—55.
„Опыты" ч. II).
Композиционная функция такого таинственного пейзажа,
напр., у Жуковой в „Иноке", аналогична роли описания ноч-
ного сада в „Трех встречах", — в повести Жуковой пейзаж
предшествует катастрофе, ее подготовляя, в рассказе Турге-
нева он завязывает действие.
1) О том, чем обязан кроме этого Тургенев Жуковой и другим писатель-
ницам 30-х годов см. статью А. И. Б е л е ц к о г о , „Тургенев и русские писа-
тельницы 30—40-х годов44. Творческий путь Тургенева. Сборник статей под
ред. Н. Л. Бродского. Петр. 1923 г.
1361
О том, что стиль итальянского пейзажа „Трех встреч"
восходит к традициям 20—30-х годов русской литературы,
нам уже приходилось упоминать.
Описание маскарада, на фоне которого происходит третья
встреча, тоже ведет нас к повести 30-х годов. Маскарад
в одной из повестей Павлова („Маскарад") является обрам*
лением всего действия. Герой, Левин, в домино, стоит у стены,
подобно незнакомке в << Терном домино, прислонившейся
к колонне. И Левин, и незнакомка не только равнодушны
к музыке, веселью; бал — контраст к их настроению. Та же
ситуация и в повести Жуковой „Медальон". Герой ее, Вель-
ской, на блестящем балу узнает, что Софья, которую он лю-
бит, стала невестой другого; он одиноко стоит у стены.
„В дверях танцевального зала, прислонясь к стене и сложа на груди
руки одна на другую, стоял наш внакомец Вельской, в черном платье, всем
чужой, в роли наблюдателя, с странным выражением во взоре". (Вечера на
Карповке" I ч., стр. 326—328).
Даже „скромно-фатальное выражение лица", с которым
рассказчик бродит вдоль колонн, восходит к тем ремаркам,
которыми иногда сопровождается в повести 30-х годов опи-
сание загадочной внешности героя, присутствующего на балу,
но чуждого веселью. „Зачем он тут?" — спрашивает Павлов
по поводу Левина („Маскарад"), „зачем это лицо, полу-пре-
красное, полу-страдальческое, намек о горькой тайне, о язвах
души?... Не подделался ли он с намерением под героев Бай-
рона, чтоб еще раньше представить нам карикатуру на них и
блеснуть сердцем, заглохшим под пеплом страстей?... (стр. 37).
Прием перебоя в слоге повести, переход от обычного
лирико-повествовательного стиля к народной речи в диалогах
(рассказчика с Лукьянычем, старостой, с молодым парнем) тоже
указывает на традиции романтической повести (Марлинский,
Тимофеев), где нередки смена патетической речи комическим
или разговорно-бытовым, сказом, прозы — стихами.
Итак, между „Тремя встречами" и русской повестью