Русский романтизм
Шрифт:
только тематика рассказа, но и ряд приемов архитектоники
переходит в позднейшие повести. „Первая любовь", „Несчаст-
ная" повторяют форму лирического повествования в целом,
дополняя ее психологическими портретами действующих лиц.
Ближе всего к „Трем встречам" подходит жанр лирической
повести в рассказе „Сон" (1876 г.).
Как и в начале „Трех встреч", так и в начале „Сна"
сказчик знакомит с собой читателя, сообщая ему ряд сведений
о себе, после чего сразу дается событие, не само по себе стран-
ное и загадочное, а приобретающее таинственность, потому
что оно дважды и в разных условиях повторяется. Встреча
в Михайловском повторяет встречу в Сорренто. То, что видел
герой „Сна" во сне, повторяется на^ву, когда он в кофей-
ной встречает своего „ночного" отца. Подобно рассказчику
„Трех встреч", он взволнован, испуган. Узнав в человеке, оде-
том в длинный черный балахон, с нахлобученной на глаза
1361
соломенной шляпой, отца, которого он отыскивает во сне, он
„невольно ахнул" и задает себе тот же вопрос: „Уж не сплю
ли я"? А в дальнейшем он стремится разгадать мучащую
и волнующую его загадку, разыскивает отца, но тщетно. Розы-
ски, сознательно предпринятые им, так же безрезультатны, как
и розыски в „Трех встречах", но подобно тому, как таинствен-
ный случай сближает рассказчика „Трех встреч" и незнакомку
именно тогда, когда он не ждет встречи, так и героя „Сна"
приводят к трупу барона, „какие-то неведомые силы", во вла-
CTrf которых он находится. И конец рассказа тот же, что и в
„Трех встречах": в нем не раскрывается таинственное, стран-
ное происшествие остается в той же мере загадочным, в какой
оно явилось впервые. Заключение рассказа — описание сна,
во время которого герою чудится, что он слышит какие то
вопли и жалобы. Он не в состоянии понять, что это: „Живой
ли человек стонет, говорит он, — или это мне слышится про-
тяжный и дикий вой взволнованного моря? И вот он снова
переходит в это звериное бормотанье — и я просыпаюсь с тоской
и ужасом на душе" (стр. 318). И конец этот возвращает чита-
теля к первому сну героя, который имеет ту же развязку:
отца он не видит, „и только, сообщает он, слышится мне его
сердитое, точно медвежье бормотанье. Сердце во мне замирает —
я просыпаюсь и долго не могу заснуть опять" (стр. 301).
„Сон" повторяет композицию „Трех встреч" в целом.
В „Призраках", строя образ Эллис, Тургенев также
пользуется многими приемами „Трех встреч". „Призраки"
и „Три встречи", насколько мне кажется, не сближались еще,
а, на мой взгляд, это сближение может, хоть и односторонне,
но все же осветить одно из самих загадочных произведений
Тургенева. Рассказу о первом полете с Эллис предшествует
пейзаж, по манере своей сходствующий с пейзажем таинствен-
ного ночного сада, за которым последовало описание второй,
на этот раз странной встречи. В пейзаже „Призраков" под-
черкивается неподвижность, тишина и таинственность, он вы-
держан в том же тоне, что и пейзаж „Трех встреч".
•Солнце только что закатилось — и не одно небо зарделось — весь воз-
дух внезапно наполнился каким то, почти неестественным багрянцем: листья
и травы, словно покрытые свежим лаком, не шевелились; в их окаменелой
неподвижности, в резкой яркости их очертаний, в этом сочетании сильного
блеска и мертвой тишины было что то странное, загадочное" (стр. 75).
Как и в „Трех встречах", так и в „Призраках" встрече
с женщиной — видением, призраком предпослан пейзаж, заклю-
чающий в себе таинственность. Героиня „Трех встреч" из
реальной женщины превращается в призрак, сновидение;
Эллис — призрак, но кажется герою женщиной, которую он
знал когда то, лицо ее ему знакомо, но он не может припом-
нить, где он видел ее. Из призрака Эллис в конце рассказа
становится живой прекрасной женщиной, чтобы затем навсегда
исчезнуть. Такой же реальной видит в конце повести рассказ-
чик „Трех встреч" незнакомку, чтобы затем отбросить этот
реальный образ и посчитать снова героиню сновидением. Три
встречи с незнакомкой у рассказчика, три полета совершает
Эллис с героем „Призраков"; после первого полета Эллис