Сальватор

– Все будет сделано так, как вы сказали, – произнес нотариус.

– Хорошо.

– И эти деньги нужны вам?..

– Завтра, к девяти часам утра. Я ведь вам уже говорил…

– Они будут у вас сегодня вечером.

– Это будет еще лучше.

– Куда я должен их доставить?

– На улицу Макон, дом номер 4.

– Не соблаговолите ли сказать, кого мне там спросить? Поскольку я полагаю, что вы живете там не под своим именем: ведь все считают, что вы умерли.

– Спросите комиссионера с улицы Офер мсье Сальватора.

– Мсье, – торжественным голосом произнес нотариус, – обещаю вам, что сегодня в десять вечера я буду у вас.

– О, я в этом и не сомневаюсь! – ответил Сальватор.

– Но могу ли я надеяться, добрый мой мсье Конрад, что после того, как я в точности исполню ваши приказания, мне нечего будет опасаться с вашей стороны?

– Это будет зависеть от вашего поведения, мсье. Я буду поступать так, как поступите вы. Пока я думаю оставить вас в покое: мое состояние находится в слишком надежных руках, чтобы я стал искать ему другое размещение. Таким образом, я временно оставляю вам четыре миллиона девятьсот тысяч франков: пользуйтесь ими, если хотите, но не злоупотребляйте.

– Ах, господин маркиз, вы спасаете мне жизнь! – сказал мэтр Баррато, глаза которого наполнились слезами радости и признательности.

– Временно, – напомнил Сальватор.

И вышел из кабинета, где его столько раз за непродолжительное время мутило от стыда и омерзения.

Глава XCVII Аэролит

На другой день после сцены, которую мы только что описали, бульвар Инвалидов, пустынный, тихий и очень темный, напоминал в половине двенадцатого ночи непроходимый лес в Арденнах. Путешественнику, который въехал бы в этот час в Париж через заставу Вожирар или через заставу Пайассон – если, конечно, предположить, что этому путешественнику взбрело в голову въехать в столицу через одну из этих застав, которые никуда не ведут и не выводят ни на какую дорогу, – так вот этому путешественнику, как мы уже сказали, несомненно, показалось бы, что он находится в сотне лье от Парижа, настолько вид этих четырех рядов высоких и мощных деревьев при фантастическом свете луны, который освещал вершины и кутал во мрак их подножья, напоминал армию гигантских солдат, стоявших на посту вокруг стен какого-нибудь города в Вавилоне.

Но человек, на которого падала тень этих огромных деревьев, казалось, нисколько не удивился этой картине, что непременно произошло бы, будь на его месте какой-нибудь прибывший в Париж житель отдаленной провинции. Совсем наоборот, эти темные аллеи, которые мы только что сравнили с арденнским лесом, казалось, представляли этому человеку, который нарушал их таинственную безлюдность, знакомый спектакль. А по тому, как он старался держаться в самых темных местах этого мрака, было видно, что темнота была ему помощницей в исполнении задуманного.

Он прошел по бульвару медленным шагом, словно человек, которого важные обстоятельства вынудили совершить эту ночную прогулку. Он очень внимательно осматривал встречавшиеся ему на пути предметы, бросал взгляды под ноги и вверх, вперед и назад, направо и налево. Шагал он задумчиво, совсем не так, как наш приятель Пьерро, и старался не выходить на те редкие места, которые были освещены луной.

С первого взгляда было очень трудно определить, к какому именно классу общества принадлежал этот человек. Но после внимательного рассмотрения его, проследив за всеми извивами его пути, понаблюдав за его жестами, пройдя за ним туда-сюда, заметив, как тщательно он осматривает тот или иной предмет, можно было составить себе мнение о причине, которая привела его в столь поздний час на бульвар Инвалидов.

Предмет, который, казалось, привлекал его особое внимание, на который он все время посматривал, который неумолимо притягивал его, хотя он время от времени отдалялся от него, был калиткой сада графини Рапт.

Скользя вдоль стены, осторожно вытягивая шею и едва не касаясь лбом железных прутьев, он настороженно вглядывался в заросли деревьев, которые образовывали рощицу в десяти шагах позади калитки.

Только два человека могли иметь достаточные основания или интерес для того, чтобы гулять вот так в полночь перед калиткой дома Регины: влюбленный или вор.

Влюбленный потому, что он выше закона. Вор потому, что он ниже закона.

Но данный человек никоим образом не походил на влюбленного.

Кроме того, единственным человеком, влюбленным, который имел достаточные причины прогуливаться здесь, был Петрюс. А мы знаем, что Сальватор порекомендовал ему сидеть дома или гулять в любом другом месте.

Скажем, что Петрюс отнесся к совету Сальватора с большим послушанием, избрав самое суровое его предложение: он остался дома.

Отметим также, что его полностью успокоил Сальватор, заскочивший к нему в мастерскую накануне вечером и показавший пятьсот тысяч франков, которые, как и было обещано, принес и вручил Сальватору ровно в девять часов вечера мэтр Баррато.

Итак, мы сказали, что этот ночной гуляка ничего общего с влюбленным не имел. Добавим к этому, что он никак не походил на Петрюса.

Это был человек среднего роста и округлой формы тела, если смотреть на него со спины или спереди. На нем был длинный, до каблуков плащ, закрывавший его от воротника до ботинок и походивший скорее на длиннополый сюртук, на балахон перса, чем на обычный редингот. На голове у него была низкая широкополая шляпа, придававшая ему облик протестантского министра или американского квакера. Лицо было покрыто густыми зарослями волос, доходившими почти до самых бровей и оставлявшими открытой только очень небольшую часть лица.

Раз это не был Петрюс, это мог быть только граф Эрколано***.

А раз это не был влюбленный, то это мог быть только вор.

Это был граф Эрколано*** и вор в одном лице.

Уяснив это, наши читатели смогли догадаться, чего и кого он ждал, и понять, почему калитка сада графини Рапт так привлекала его внимание.

Придя на бульвар Инвалидов к половине одиннадцатого, он обошел все углы и закоулки, аллеи и переходы. Затем, тщательно изучив окрестности, он отошел в сторонку. Наконец он проводил, держась поодаль, последнего припозднившегося прохожего, который оказался в этом квартале. Когда стало совсем темно, он, убедившись в том, что, кроме него, в округе никого больше не было, стал медленно прогуливаться по аллее, примыкавшей к стене парка дома графини Рапт.

На него можно было напасть тремя различными способами. И именно для того, чтобы избежать этой тройной опасности, он и пришел в половине одиннадцатого вечера на улицу: осмотреть калитку, получше изучить варианты возможного нападения и найти эффективные средства защиты.

Подойти и внезапно напасть на него во время обмена писем на банкноты могли как справа, так и слева. Но человек такой закалки, как тот, который появился на нашей сцене, не мог допустить, чтобы на него напали, даже неожиданно. Мы уже сказали, что он тщательно изучил район предстоящих действий и убедился в том, что ни в одном уголке нельзя было устроить засаду. К тому же на этот случай – а граф Эрколано был человеком очень предусмотрительным – за поясом у него, полностью прикрытом длиннополым сюртуком, торчали два двуствольных пистолета и длинный и острозаточенный кинжал. Поэтому он был уверен, что сможет защитить свое состояние или по крайней мере продать его по такой дорогой цене, что те, кто пожелал бы на нее покуситься, пожалели бы об этом.

Следовательно, с этой стороны бояться ему было нечего.

Надо признать, что вторая опасность была значительно большей.

Она угрожала ему со стороны улицы Плюме, куда выходил парадный подъезд особняка Ламот-Уданов, где обычно останавливались кареты: за дверью в особняке могли прятаться полдюжины молодцов с ружьями, саблями и алебардами (фантазия и предусмотрительность графа Эрколано*** допускали применение самого фантастического оружия), и эти люди могли напасть на него в тот самый момент, когда он будет обменивать письма на деньги.