Сэр

Я сглатываю комок в горле. Мне действительно следовало выбежать из комнаты, сделать что угодно, лишь бы избежать этой конфронтации. Не думаю, что Эйдан добивается признания, потому что тот не любопытствует, но он достаточно проницателен, чтобы выглядеть удовлетворенным моей реакцией… хотя я изо всех сил стараюсь выглядеть невозмутимой.

Это не работает.

— Прости за прошлую ночь, — наконец смущенно произносит он. — Я уже давно не был таким… — Он прочищает горло. — Я прошу прощения.

— Все в порядке, — отвечаю я, чувствуя себя также неловко. — Ты все равно уснул. Верно?

Он медленно кивает.

— Я уснул.

Значит, он не мог слышать, как я говорила, что скучаю по нему.

— Ну, если это был последний раз, когда ты вел себя так…

— У меня нет желания повторять это, — убежденно говорит он мне. — И, кроме того, я никогда не подсаживался на таблетки. Это были другие вещи. — Он делает неприятное лицо.

— Хорошо, — отвечаю я.

Мы замолкаем. И позволяем разговору отойти на второй план, пока проходит обед, а затем возвращаемся к нашей работе. И на этот раз он ведет себя спокойнее, не так зол на меня, хотя по-прежнему остер на язык, когда я делаю что-то не так.

Как и вчера, нет перерывов между работой, нет минут безделья, которые я могла бы использовать, чтобы попытаться поговорить с ним. Даже после его очень верного замечания он вообще не пытается со мной говорить, и это сводит с ума.

Его брат прав.

Эйдан держится настороже и не спешит разговаривать.

И это так. Так продолжается уже несколько дней… молчание, его настороженность по отношению ко мне, ответы прямо перед ним и отсутствие желания их добывать.

Я начинаю верить, что Уэст не хочет знать, кем он был.

***

Сейчас вечер, и мы с Алексом у реки. Снова сидим на камнях, и я подбрасываю несколько камешков ожидая, когда покажутся звезды. После очередного скандала в работе, из-за которого у меня постоянно учащается сердцебиение, здесь хорошо и спокойно, и мне нравится компания Алекса. Он знает, когда не стоит демонстрировать свое игривое высокомерие.

— Если хочешь, — говорит он через некоторое время, — можешь занять мою спальню, а я могу перебраться в твои апартаменты.

Я удивлена его предложением.

— Ничего страшного.

Он не выглядит впечатленным.

— Эйдан поселил тебя в конуру.

— Полностью функционирующую.

Он без энтузиазма улыбается.

— У тебя даже окон нет.

— Я могу нарисовать несколько.

— Должно быть, по ночам там очень жарко.

— Как в сауне. Я потею и сжигаю калории.

Его глаза сияют.

— Такой лучик позитива.

У меня нет другого выбора. Если я продолжу концентрироваться на негативе, то в конечном итоге утону в нем.

Я мягко улыбаюсь.

— Я пытаюсь.

— А чем ты там вообще занимаешься?

— Читаю, веду дневник или сплю.

— Я куплю нам телевизор.

Мои глаза расширяются.

— Почему мне кажется, что в этом доме это будет чем-то из ряда вон выходящим?

— Потому что мы будто попали в начало девятнадцатого века.

Я смеюсь, отмахиваясь от очередного комара.

— Я знаю, как избавиться от этих кровососов.

— Как?

Он указывает на воду.

— Намокнуть.

Я бросаю на него взгляд.

— О, пожалуйста.

— Я серьезно.

Он серьезен, но, тем не менее, одаривает меня той дьявольской улыбкой, которую привыкла видеть на лице Эйдана. Мое сердце сжимается, и я вздыхаю, прихлопывая очередного комара. Блядь, мои ноги искусаны, и не заставляйте меня говорить о моих ягодицах…

Знаете что? К черту.

Я соскальзываю с камня и захожу в реку, постепенно привыкая к прохладе. И останавливаюсь, когда вода доходит до края моих шорт.

— Трусливая курица, — кричит Алекс.

Сердито смотрю на него, и он смеется в ответ. Я не собираюсь возвращаться домой промокшей. Черт возьми, нет. Хотя уже делала это однажды, и все же... Я смотрю на этого дьявольского парня Уэста. В его глазах вызов, даже подстрекательство.

Он издает звук, похожий на кудахтанье курицы, и я показываю ему средний палец. Снова взрыв смеха.

Прежде чем успеваю подумать, позволяю своему телу медленно опуститься в воду, погружая в нее лицо, тело… всю себя. Я сижу под водой, остывая. По правде говоря, это пугает, но, черт возьми, мне хотелось стереть с лица Алекса это вызывающие выражение.

Когда я, наконец, выныриваю, его смешки наполняют воздух, и они звучат совсем близко. Протираю глаза и ловлю его взглядом неподалеку, когда он тоже прыгает в реку. Алекс погружается глубже, чем я когда-либо смогла бы, и плывет на спине вокруг меня, устремив взгляд в небеса.

— Как долго ты будешь терпеть гнев моего брата? — спрашивает он.

Я тоже лежу на спине на воде, глядя в темнеющее небо.

— У меня нет предела.

— У каждого есть свои пределы.

— Не-а, не у меня, — убежденно отвечаю я. — Я в долгу перед ним. Правда.

— Ты в долгу перед ним? — недоверчиво повторяет он.

— Я разбила ему сердце.

Какое-то время он не отвечает. И когда я уже думаю, что тот и не ответит, Алекс говорит:

— Не наказывай себя.

— Ничего не могу с собой поделать. Я злюсь на себя.

И это правда.

Я злюсь на себя.

Злюсь на себя, как и на Дерека, как и на свою мать за свое паршивое воспитание и пренебрежение, как и на своих бывших коллег за насмешки надо мной, как и на своего отсутствующего отца за то, что он рано бросил меня, как и на каждого придурка, который видел меня насквозь, когда я шла по жизни без проводника — без любящей фигуры — кто говорил бы мне, что такое здоровые отношения, а что — нет.

— Но злость может быть и полезна.

Я бросаю на него взгляд, все еще держась на воде.

— Как злость может быть полезна?

— Злость — твой друг. Она говорит тебе, что у тебе действительно есть свои пределы. Говорит тебе, с чем ты не можешь смириться. Говорит тебе, когда с тобой не будут плохо обращаться. Твоя злость — это еще одна форма любви, и она говорит тебе, когда нужно защитить себя.

Я не могу оторвать от него взгляда, совершенно сбитая с толку его глубиной. Он ловит мой взгляд и ухмыляется, будто читает мои мысли.