Север и Юг. Великая сага. Компиляция. Книги 1-3

– Ты просто настоящий фанатик, особенно если учесть, что тебе никогда не нравилась военная служба.

– Она мне и сейчас не нравится, но я люблю Вест-Пойнт, хотя и мало что знаю о нем со времен выпуска.

Констанция поцеловала его в лоб:

– Не засиживайся, пора спать.

Джордж рассеянно кивнул и даже не заметил, когда она ушла.

Обмакнув перо в чернила, он вернулся к работе над статьей, которую согласился написать для «Нью-Йорк таймс», одной из верных защитниц Академии. Статья опровергала любимый аргумент сенатора Уэйда о том, что Вест-Пойнт следует закрыть только потому, что две сотни из его восьмисот двадцати кадровых офицеров в 1861 году предпочли перейти в армию конфедератов.

Если это достаточная причина для того, чтобы упразднять ценные общественные институты, то мы должны волей-неволей перенести ту же логику и на другие сферы и вспомнить ряд сенаторов и членов палаты представителей, точно так же перешедших на другую сторону, и среди них мистера Джефферсона Дэвиса, которого сенатор Уэйд характеризует как «архибунтовщика, архидемона бунта», и тут же распустить наши государственные законодательные органы, потому что и они тоже вскармливают предателей. В таком контексте аргумент сенатора Уэйда представляется тем, чем он на самом деле и является, – лицемерием и демагогией.

Да, последними словами Джордж мог нажить себе врагов, но ему было все равно. За судьбу Академии разгорелась настоящая война, и в наступавшем году мощная политическая группировка намеревалась навсегда уничтожить Вест-Пойнт. Кроме Уэйда, в нее входили Лиман Трамбулл из Иллинойса и Джеймс Лэйн из Канзаса. Особенно усердствовал сенатор Лэйн, хвастаясь по всему Вашингтону, что скоро похоронит Вест-Пойнт.

Прихлебывая остывшее какао, Джордж продолжал писать. В доме становилось все прохладнее, и он, зябко поеживаясь и зевая от усталости, снова и снова выпускал на бумагу словесные залпы, принимая бой в этой маленькой войне, исход которой считал почти таким же важным для страны, как и исход большой. Он работал, пока не наступил первый день нового года, и в пять утра наконец в изнеможении уронил голову на стол; прядь волос упала на перо, испачкавшись в чернилах.

– Да, я счастлив сообщить, что скоро она будет со мной, – сказал Орри президенту. В правой руке он держал бокал с пуншем, но от тарелки с закусками отказался: как бы ловко он ни научился управляться одной рукой, но все же не мог одновременно и есть и пить. – Вполне возможно, что она уже едет сюда.

Вид президента обеспокоил Орри. Он выглядел бледнее обычного, казался измученным и слегка сутулился, как человек, испытывающий боль. Но в эти дни Джефферсона Дэвиса тревожило нечто более неприятное, чем невралгия. Его хлопковое эмбарго провалилось, несмотря на недостаток хлопка на британских фабриках. На дипломатическое признание в Европе теперь можно было не рассчитывать. Его критиковали за то, что он по-прежнему поддерживал непопулярного Брэгга на Западе и за перебои в снабжении на Юге. В Ричмонде уже почти не осталось настоящего кофе, который заменили отвратительные эрзацы из окры, батата или арбузных семян, которые подслащали сорго. На стенах городских домов начали появляться плакаты, где огромными буквами было написано: «Хватит воевать! Назад в Союз!»

В первый день нового года в официальной резиденции на Клэй-стрит собралось множество офицеров, мужчин в штатском и женщин. Дэвис старался уделить внимание каждому гостю, пусть и на короткое время. Его улыбка и манеры, несмотря на все беды, выражали тепло и радушие.

– Какая прекрасная новость, полковник. Но насколько я помню, вы уже давно ждали ее в Ричмонд?

– Да, она должна была приехать в начале прошлого года, но на плантации тогда началась череда невзгод.

Он упомянул о болезни матери, но о проблемах с беглыми рабами говорить не стал. Дэвис поинтересовался, как теперь себя чувствует Кларисса. Орри ответил, что физически она уже почти поправилась.

– А как вам работается с мистером Седдоном? – спросил президент.

– Отлично, сэр. Я слышал о его успешной адвокатской практике здесь, в Ричмонде.

Ничего другого об этом человеке Орри сказать не мог. Джеймс Седдон из округа Гучленд заменил генерала Густавуса Смита на посту министра обороны. Орри не нравился мрачный характер Седдона и его твердый настрой на отделение от Севера. Седдон с женой сейчас тоже были где-то здесь. Орри предпочел сменить тему:

– Позвольте мне задать вопрос из другой сферы, господин президент. Наши противники создают негритянские подразделения. Вам не кажется, что мы могли бы получить определенные преимущества, поступив так же?

– А вам?

– Да, возможно.

Губы Дэвиса сжались, превратившись в тонкую прямую линию.

– Даже сама эта идея губительна, полковник. Как заметил мистер Кобб из Джорджии, если из негров можно сделать хороших солдат, то вся наша теория рабства ошибочна. Прошу меня извинить… – И он отошел к другому гостю.

Орри ощутил досаду – неспособность Дэвиса воспринимать взгляды, отличные от его собственных, говорила лишь о его пагубной слабости.

Он отпил немного чересчур сладкого пунша, чувствуя себя одиноко в огромной толпе, заполнившей центральную гостиную особняка, который называли Белым домом из-за оштукатуренных снаружи кирпичных стен. В западном крыле располагалась еще одна гостиная, и большая столовая – в восточном. Сквозь высокие окна позади столов с закусками Орри смотрел на Чёрч-Хилл и на зимнее небо, темно-серое, как сланцевая крыша дома, где они сейчас находились.

За его спиной несколько гостей горячо обсуждали слухи о существовании некоего заговора с целью раскола Севера и создания на континенте еще одного государства, куда вошли бы северо-западные штаты и часть южных. Говорившие были явно возбуждены, в их голосах даже слышались истеричные нотки. Орри почувствовал раздражение, да и вообще этот прием уже начал утомлять его. Он направился к двери и вдруг услышал знакомый голос Варины Дэвис:

– …и, следовательно, мой дорогой, я оставляю за собой право думать по-своему. Это мой форт Самтер, и к черту все возражения этого ничтожества Полларда.

Орри не стал поворачиваться и смотреть на первую леди, но в ее сарказме он услышал напряжение. Это же напряжение заражало всю собравшуюся здесь толпу и весь Ричмонд, как чума.

Он тоже не стал исключением, и причины были не только в одиночестве и тоске по Мадлен, чей приезд откладывался уже много месяцев. Он ненавидел свою работу в военном министерстве – эту постоянную борьбу с произволом Уиндера, который тот учинял в тюрьмах, и проверку арестованных, которых шеф военной полиции хватал без разбора при малейшем подозрении в государственной измене. Как раз сейчас Уиндер подбирался к одному чрезвычайно секретному обществу защиты мира, которое называлось «Орден героев Америки».

От надежного источника Орри узнал, что Исраэль Куинси и еще двое головорезов посадили в тюрьму и избили троих предполагаемых членов этого общества. Его возмущенное письмо осталось без ответа, а личный визит в контору Уиндера не привел ни к чему, кроме очередного обмена колкостями с Куинси. Подозреваемых выпустили из Касл-Тандера только после того, как Уиндер решил, что об обществе они ничего не знают.

Орри подумал о Дике Юэлле, выпускнике Вест-Пойнта сорокового года, который в прошлом августе в битве у Гроветона потерял ногу, но продолжал командовать дивизией. Выпускник пятьдесят четвертого года Оливер Ховард потерял руку у Фейр-Оакс, но высшее командование Союза не посадило его за письменный стол. Возможно, пришло время и ему просить о переводе на фронт.

Он с трудом пробрался через плотную толпу к вестибюлю и обнаружил там Джуду Бенджамина в окружении трех восторженных дам. Госсекретарь радостно приветствовал Орри, как будто и не было никакого недавнего скандала, о котором стало известно всем. Бенджамин был задержан, когда детективы Уиндера нагрянули в одно игорное заведение на Мэйн-стрит. Рейд был предпринят с целью поимки дезертиров, но нашли там только нескольких раздосадованных штатских, включая одного члена кабинета министров.

– Как дела, Орри? – спросил Бенджамин, пожимая ему руку.