Шарлатан

Да уж, подумал Иосиф Виссарионович, в чем-то прозвище свое мальчик и вправду заслужил. Да и в логике ему точно не откажешь, и в сообразительности: действительно, сумел же толпу вполне взрослых мужчин обмануть! Конечно, с пользой для страны, но ведь обманул! Однако будь в стране таких шарлатанов побольше… Надо бы помочь ему в это непростое время и дальше…. шарлатанить и «обманывать». Да и девушка эта, Надежда — ведь сейчас на таких, как она, в значительной степени страна держится. А когда подрастут такие, как шарлатан этот, то Союз просто расцветет.

Сталин кивнул свои мыслям, еще раз улыбнулся, отошел от окна и вернулся к работе: все же время сейчас действительно очень непростое и работы было очень много.

Назад на аэродром нас отвезли на той же машине, и на том же самолете повезли обратно в Горький. Надюха просто вся светилась от счастья, ведь когда товарищ Сталин проводил меня из кабинета, он подошел к ней и пожал руку! И сказал «Спасибо за вашу непростую, но очень важную работу»! Я, конечно, не удержался, посоветовал ей теперь руку вообще год не мыть — и заработал подзатыльник. Но даже это подзатыльник был пропитан Надькиным счастьем.

А в Горьком нас отвезли на Казанский вокзал (уже другой дядька отвез), посадили в поезд (и попутчики, ругаясь, сообщили, что поезд вообще чуть не на час задержали) — а вечером мы уже были дома. То есть Надюха пошла в сопровождении почти всех деревенских женщин в школу: у нее умища хватило сказать, что «сам товарищ Сталин ей руку пожал» и общественность возжелала подробностей. А я все же пошел именно домой. Маме сказал, что «нормально съездили, но я немного устал и потом все расскажу (до нее весть о Надюхином рукопожатии, похоже, не дошла), и лег спать. Почему-то меня встреча со Сталиным вообще никак не взволновала — и это оказалось ошибкой. Утром мама меня была готова выпороть за то, что я ей не рассказал, куда нас на самом деле возили, а Маруська только спросила 'а пряников тебе там не дали?» и расстроилась, что пряников не было. Причем не потому, что я ей пряника не принес, а потому, что мне пряника не досталось…

А во вторник в деревню с работы пришли все мужчины, и спать мне удалось уйти только ближе к полуночи, а уж как Надюхе пришлось отдуваться, я вообще не представляю. Но уже в среду ажиотаж несколько схлынул и жизнь вернулась в привычную колею. Почти вернулась: после уроков Надька попросила меня остаться ненадолго и, посадив меня перед собой и подперев щеку рукой, она меня с какой-то тоскливой интонацией в голосе спросила:

— Ну что, Вова, мы теперь будем делать-то? Полушубок новый и чулки — это, конечно, здорово, но ведь теперь в деревне все на меня и на тебя так смотрят…

— Нормально смотрят, завидуют потихоньку, но и уважают. А мы этим уважением воспользуемся.

— И как?

— Как-как… Пока никак, а вот когда снег растает…

— Это нескоро.

— Это скоро. А пока он не растаял, ты, как директор школы, выбей для школы отдельный приусадебный участок. Раз тебе сам товарищ Сталин благодарность объявил, то в районе в этом тебе не откажут. А мы весной на участке… то есть школьники все на участке всякого посадят много, на следующую зиму будет чем детей подкормить. Да и летом — если детей на звездочки разбить по пять человек и каждой звездочке поручить кабачковую башню выстроить…

— Да, это будет неплохо, а то на школу еды и вовсе не выделяют.

— И вот еще что, сейчас выковырянных везде расселяют (этим словом в деревнях, не заморачиваясь яыковыми изысками, называли эвакуированных), так, думаю, и к нам кого-то привезут. Причем с детьми привезут.

— И их придется в школу зачислять?!– с непритворным испугом спросила директор нашей деревенской школы. — у нас же со следующего года из детсада еще…

— И из детсада тоже, причем там будет сдвоенный выпуск.

— Какой?

— Матери совсем тяжело сейчас, будем в школу забирать и восьмилеток, и семилеток. А может, и шестилеток тоже.

— Вов, не надо меня запугивать, у нас столько детей просто посадить будет некуда.

— В избе этой — да некуда. Поэтому мы весной начнем строить новую школу. И учителей новых найдем, а ты будешь уже настоящим директором. Я тебе кнут сделаю, будешь нерадивых учителей им подгонять…

— Шутишь?

— Конечно шучу: я кнуты делать не умею, готовый возьму у деда Ивана. Но вот все остальное я серьезно сказал. И учти: пока все помнят о большом Сталинском спасибо, ты можешь школу нашу вообще хоть в семилетку превратить, и не воспользоваться таким случаем будет в корне неправильно.

— Ага, а строить ее из чего?

— Ока встала, сейчас торфа на санях много навозят. Налепим кирпичей, обожжем в ямах — тетки тебе помогут. Цемент… можно же и на извести стены класть, стекло я сделаю, а деревяшки у нас каждый умеет. Так что новую школу мы просто выстроим.

— Все у тебя просто…

— Не всё. А дальше будет еще не проще, но мы же победим!

— Это ты про войну?

— И в войне победим тоже, но уже не мы. А мы для победителей сделаем так, чтобы им домой было не стыдно возвращаться.

— Тем, кто вернется…

— Да. А еще мы постараемся сделать так, чтобы им очень хотелось вернуться, чтобы все они знали, что их здесь очень ждут…

Думаю, по всей стране оставшиеся женщины очень ждали возвращения своих мужей, отцов и сыновей, но война слишком часто разбивает надежды и ожидания. В начале февраля ожидания разбились и в нашем доме: на дядю Николая пришла похоронка…

Глава 15

Война — войной, но людям все рано нужно жить. И нужно где-то жить, а с этим — учитывая, сколько народу попало под эвакуацию — было очень напряженно. К трем новым заводам в Ворсме выстроили сразу шесть многоквартирных домов, и в них рабочим (не всем, но самым опытным) даже квартиры выделили, но ведь и эвакуированным тоже где-то жить требовалось, и квартиры эти превратились в коммуналки. Никто по этому поводу не роптал, все понимали, что страна воюет и для победы нужно чем-то поступиться, но проблемы такая ситуация вызывала довольно серьезные. И главным образом потому, что приезжие менталитет имели вообще другой, слишком уж «городской». Не такой, как в Нижнем, а вообще другой, и для жителей Ворсмы и окрестностей очень странный — и на бытовом уровне эти отличия приводили к конфликтам. Были конфликты и не бытовые, но с ними городское руководство разобралось очень быстро: десяток семей «выковырянных» просто выслали из города дальше куда-то (и не думаю, что на курорты) — это случилось сразу после того, как некоторые товарищи нажаловались в обком партии на то, что их женам не выдали продуктовые и вещевые карточки. Ну да, не выдали: постановлением облсовета «иждивенческие» карточки выдавались только на детей до двенадцати лет, инвалидам и лицам старше шестидесяти пяти — а «безработным» женам карточки не полагались. Но их двух с лишним десятков семей эвакуированных из Ленинграда рабочих к январю сорок второго на какую-то работу устроилось всего пятеро женщин. Остальные решили, что «им вакансии не подходят» — а с вакансиями для людей без какой-либо квалификации было, конечно, грустно. Да и с запрашиваемой квалификацией: ну не было в Ворсме десятка вакансий библиотекарей, и даже одной вакансии театрального критика не было!

А вот идти работать в ОРС большинство приезжих идти просто боялись: первые две поступивших на работу тетки уже через месяц были арестованы и отправлены в лагеря с приговором «десять лет без права переписки». Ну конечно, воровать продукты в городе, где все всех знали, было занятием не самым умным, а тот же товарищ Родионов излишним человеколюбием уж точно не страдал. В Горьком он махинации с продуктовыми карточками лично отслеживал и у городе в основном ворам приговоры выносились расстрельные, а по области партийные организации следовали его примеру. Все равно воровали, но именно в Ворсме в силу невеликости города это было делать уже практически невозможно.

А еще невозможнее было заниматься кражей продуктов в Павловском районе: там вся торговля продуктами (кроме двух городов, то есть собственно Павлово и Ворсмы) шла через сельпо, и шла она «в обе стороны», то есть селяне туда продукты продавали в обмен на промтовары всякие — и шла эта торговля без карточек и даже без денег, путем «натурального обмена» — а в такой системе просто что-то своровать очень, очень трудно. Особенно трудно это было проделывать в деревнях и селах Грудцинского сельсовета: там решением Павловского райсовета ответственной за «натуральный обмен» поставили тетку Наталью. Очень ответственной ее назначили, даже наган ей выдали. И тетка Наталья периодически его даже из кобуры вынимала и совала под нос разным, скажем, не совсем советским гражданам (хотя я, например, знал, что она его даже не заряжала никогда и вообще оружия опасалась). А назначили ее буквально «от безысходности»: Грудцинский сельсовет почти в полном составе (то есть вся его мужская часть) ушла в армию, причем все мужчины- члены сельсовета ушли туда добровольцами. А оставшиеся уже членки в основном были скорее бабками, чем тетками, и за пределами своего села или деревни ничего уже просто физически делать не могли.