Сильные не убивают. Книга 2

Внезапно оживает наушник, который я воткнул в ухо, выйдя с рынка.

— Вызывает Паук, — информирует синтетический голос бесстрастно.

Что? Какой, блин, «Паук»? Что вообще происходит?!

— Э… Усольцев на связи, — говорю я.

— Андрюха! — вопит наушник знакомым противным голосом. — Ты где?!

— Кхм… А кто вызывает?

— Паук! Блин, ты чо, ты мой позывной не знаешь? Ганя! Сицкий!

— Чего надо?..

Сицкий, как и я, в увольнении. Только я его с собой брать не стал — нечего пацанам знать про тягу — и увязался наш Ганя за Долгоруковым и компанией. Те тоже отправились в город.

— Тут опять махач со снага! — орет Сицкий. — Прикинь!

— Где?

— У бара! Э… «Клешни и клюшки»!

— Адрес какой??

— Адрес? Блин… я хэзэ…

— Так выясни!!

— А, уже все… — судя по тону Сицкого, вряд ли он в гуще драки. Хотя слышу, как что-то гремит. — Уже все. Э… Наши победили…

«Наши» — надо полагать, Долгоруков со свитой.

— Ганя! — ору я на всю улицу. — А это какие снага — те самые?

Те самые, с которыми у нас договор. Через Соль. Условный, конечно же, договор, скрепленный словами одного только курсанта Усольцева.

Я рассказал про это своим ребятам — и очень, очень просил, чтобы Ганя довел до прочих. До Долгорукова.

— Не знаю! — орет наушник. — Может, и те… да какая разница! Они же все одинаковые!!

Даю отбой. Мне кажется — или где-то в соседнем квартале воет сирена скорой?

— Простите, — спрашиваю у первой бабки, — а вы не в курсе, где тут «Клешни и клюшки»?

Старуха таращится на меня перепуганно. Не в курсе.

Сирена меня подвела — бар оказался совсем в другой стороне. Тем не менее, когда я его отыскал, у входа действительно обнаружилась скорая помощь… и машина милиции.

В скорую грузят двоих: одного с окровавленной рожей, шатается, и второго, который как-то нелепо, но очень бережно держит руку, да и вообще весь… перекошенный. Оба — снага.

Опричники стоят в стороне — целые и с презрительными минами. Тургенев — с мокрыми волосами, а у Бурана словно бы пар из рта идет. Долгоруков скучающим тоном дает объяснения двум молодым — нашего возраста! — милиционерам. Примечаю, что все мажоры в парадных мундирах — хотя вообще-то их в город надевать не положено.

— … первые начали, — доносится до меня, — … в рамках самообороны… нет, магия не применялась… обращайтесь к командованию гарнизона… пишите официально: князь Долгоруков…

Сицкий мнется чуть поодаль от остальных и, едва завидев меня, бросается навстречу:

— Андрюха!

— Целый? — спрашиваю я у него.

— Ну… да.

Тут же подходит один из милиции — злой, насупленный:

— Принимали участие в инциденте?

— Я только что появился!

— Предъявите документ.

Блин, на кой ляд я приперся! Сейчас тоже в протокол впишут, доказывай потом, что не верблюд…

Сержант смотрит на меня требовательно-неприязненно, а Ганя — смущенно. Внутренне чертыхаясь, лезу в карман. С тягой бы еще сюда прибежал, дебил…

Милиционер и вправду записывает мою фамилию… куда-то.

Через пятнадцать минут нас всех отпускают. Облезлый милицейский внедорожник фыркает и укатывается прочь.

— Отметим победу! — провозглашает Долгоруков и снова оборачивается в сторону двери с вывеской «Клешни и клюшки». Меня он игнорирует.

Но на двери уже висит табличка «ЗАКРЫТО», и мне кажется, что внутри заметно перепуганное девичье лицо — официантка небось.

— Для нас откроют, — не допускающим возражения тоном бросает Лев и дергает ручку двери.

Заперто.

Снова дергает. Вот теперь на роже у Льва возникает злость:

— Горюнович! Давай как-нибудь…

— Да в смысле?! — ржет телекинетик. — Я же не вижу, чего там в замке. Я только дверь вышибить могу… вон, урной…

Урна лежит на боку, мусор — по всей улице. Кажется, ею уже что-то вышибли. Или кого-то…

Они совсем ни хрена не боятся, что ли?! Я задаю этот вопрос Сицкому.

— Да ты понимаешь, Андрюх, — шепчет тот, — наряды-то у нас и правда ерундовые… хоть за что. В увольнение без проблем отпускают, не дрючат, если задержишься. Сам этого не заметил разве?

— Заметил, — я слежу за действиями мажоров и выражением морды Льва. — Думал… повезло.

— Хрен там повезло. Мне отец намекал, когда отправляли сюда. Это такая местная гарнизонная традиция, сечешь? Неформальная. «Спартанские мальчики должны драться».

— Традиция беспредела? Снага калечить, бары громить? Чот перебор, нет? А нас как Ожегин на «Решете» гонял — это значит, «не дрючить»? А «банька по-опричному»?

— Ну… — смущается Ганя, — мы же тогда, наоборот… Отхватили. А не победили. И протекции такой у нас нет, как у… князя.

Мы оба глядим на хмурящегося Долгорукова: я — с ожиданием, а Сицкий… как будто с завистью! Меж тем князь решает вопрос о штурме кабака.

Что характерно, прохожих на улице никого, кроме нас. И машины здесь редко ездят.

— Да ладно, Лев, — неожиданно говорит Тургенев. — Ну чего там девчонок до истерики доводить. Хозяина-то нету, они же помрут со страху, если мы опять вломимся. Да и пиво я лично допил. Поехали в другое место.

— Ладно, вызывай тачку.

Ганя торопливо мне пересказывает, как тот же Тургенев окатил одного из снага грязной водой из ведра, спровоцировав драку. Ясно.

Впечатывая в пыльный асфальт каблуки, иду к мажорам. Ганя семенит сзади.

— Пацаны, — миролюбиво говорю я, хотя самого коробит. — Вы не лезли бы к снага. А? По-нормальному прошу.

Мягко вскидываю руку, предупреждая реплику Бурана.

— Ну просто нам всем тут жить. А где живешь — не гадь. Всем же лучше будет.

— Это ты нас гадами назвал? — изумляется Буран.

Но Долгоруков, глядя в глаза, тянет с улыбочкой:

— Понимаю, что ты о них беспокоишься, Усольцев. Как-никак, родственники.

— По матери, — радостно добавляет Горюнович, и все ржут.

Н-да, эффект моего обращения предсказуем. А вот мое следующее действие — нет. Даже, честно говоря, для меня.