Сильные не убивают. Книга 2

Так что в то воскресенье ничего, как говорится, не предвещало. Я посвятила утро упражнениям с катаной и отправилась в Дом ближе к обеду. По пути купила мороженое, ела его на ходу, вяло попинывая наваленные всюду опавшие листья.

И только в снажьем квартале почти физически ощутила разлитое в воздухе напряжение. Впрочем, никакого «почти», реально физически: настороженная тишина, тревожные шепотки, запах тревоги и ярости…

Отбрасываю мороженое и припускаю к Дому бегом. Там всем не до уроков. Группка старших ребят дежурит на крыльце. Ловлю напряженный взгляд Ежа, и он говорит странно низким голосом:

— Соль… нам кабзда. Опричные, ска, курсанты столкнулись с парнями Мясника. Покалечили двоих.

— Те… те самые опричники?

— Вроде другие… Да какая, нах, разница. Разбираться еще в их сортах… Все они одинаковы.

Прикусываю губу. Вот же дуреха — правда поверила, будто слово опричника чего-то стоит. Говорят же все кругом в один голос: псоглавым верить нельзя, потому что нельзя никогда.

Глава 12 Андрей. «Теперь я опричник, мама»

«В общем, тут все нормально, не волнуйся». Точка. «Андрей».

Пробегаю письмо глазами: ну да, нормально. В письме.

Я сижу за шатким столом, накрытым истертой пластиной из оргстекла, под стеклом — образцы заполнения бланков. Ручка без колпачка крепится к ножке стола бечевкой. Поронайское почтовое отделение. За спиной у меня местная бабка ругается с гоблиншей — тоже бабкой, нос которой торчит из крохотного окошка — насчет пенсии. Заклеиваю конверт.

Опричные кибертехнологии не предполагают взаимодействия с Земщиной. Вон Долгоруков звонил отцу — так его батя аж голограммой нарисовался. «Походил» вдоль плаца, головой в разные стороны повертел. Покивал со значением: «Да-а, сынок, служба — она такая, и я в такой сраке свое отслужил, крепись». Ну или не знаю, что он там нашему мажору втирал, да и батя ли это был? Может быть, секретарь какой-нибудь, «дядька». Я только издалека видел. В любом случае рожа у Долгорукова была недовольная. Не как у человека, которому помогли.

Ну а мой удел — письмо с почты. Шлепаю марку с профилем Иоанна Васильевича, выданную гоблиншей. С трудом выбираюсь из-за стола, все скрипит: пол, стол, стул, бабка, которую я потеснил и которая недоругалась. Бабка почти готова обрушить гнев на меня, но, глядя на серебристый шеврон в виде головы пса, молчит, поджав губы.

— Извините, — говорю я.

Кидаю письмо в облупленный синий ящик и выхожу на улицу. Ветрено, летит мусор. Впрочем, я уже выяснил, что по местным меркам это — не ветер. Привыкаю понемногу к Поронайску. И к форме.

Бидон с тягой я в тот раз спрятал у дороги, за километр перед поворотом на нашу бетонку. Там как раз стихийная свалка. На базу явился почти что без опоздания — в двадцать два с копейками. Грязный как черт.

Пакет с формой — ну и наушник, понятное дело — оставлял в супермаркете, том самом, где бидон покупал. В ячейке. Трэшово, да! Но пацаны сказали, обычно прокатывает. Когда нету связки, браслет-наушник все хуже работает, и никому до тебя дела нет. Главное — вернуться в срок. Вот и у меня в тот раз прокатило.

Куртку, джинсы, кроссовки — все пришлось выкинуть. Умылся кое-как — там же, в супермаркете, в туалете. Заскочил в последний автобус «до конечной». От конечной до базы бежал бегом — километров семь.

Ворота на КПП не открывались добрых пару минут, но наконец отворились со скрежетом. Дежурный — квадратный ефрейтор — с интересом меня оглядел, сверяя то, что он видел, с информацией на мониторе.

— Усольцев?

— Так точно.

Он покачал головой:

— Влетишь, дурак. За вид. За грязь!

Подтверждая его слова, камера под потолком опутала меня сетью лазерных линий, а в ухе пискнул возвращенный на место наушник.

— Ну и за опоздание.

— Так точно, господин ефрейтор! — нахватался у Федьки.

— Проходи.

Влететь я, конечно, влетел — но не так чтобы сильно. Меня даже лично никто не распекал. Так, насыпалось нарядов в контур. Ну а форму я сам вычистил — как только, так сразу. Я ж чистюля!!

И тот безумный день завершился, рассыпавшись в голове на отдельные фантастические картинки: медведь-зомби, лицо из дыма, Соль с катаной… Будто не со мной было.

Бидон с тягой меня дождался. Сегодня, отправившись в новое увольнение, я его выудил из серой от грязи покрышки, валявшейся на обочине, ягоды пересыпал в пакет — и опять двинул в Поронайск. На блошиный рынок — искать барыгу, которого подсказала Клара. С «аптекой» Бруня решил не связываться.

Барыга оказался кхазадом — ну а чо я ждал? А рынок — вот точно таким же, как у нас в Твери. Здесь — на огромных бетонных прилавках свиные бошки, здесь — в картонных коробках котята с цыплятами, здесь — тертые мужички продают запчасти, резиновые сапоги и значки. Кхазад был из последних.

Едва услыхав мой намек, он указал в сторонку лохматой бровью. Мы отошли, бородач взвесил в ладони пакет с черной ягодой и, не считая, сунул мне кошель денег, извлеченный из пиджака. Моя опричная форма нимало его не смутила.

Я торговаться тоже не стал, да и пересчитал только потом, попетляв между рядами. О, нашел отличие от Твери. Тут крабов продают!

Денег оказалось много. Я тут же взял новую куртку — такую же, как была, синюю с полосками — джинсы и кроссы. Кошель облегчился не сильно.

С краю рынка стояли киоски с кассетами и телефонами — и плоский кирпичный сарай с вывеской «Товары для самообороны», с тяжеленными закрытыми рольставнями. На вывеске изображен был ниндзя — кстати, с катаной. Ну-ну…

Мне, пожалуй, хватило бы теперь на трубу — и я подошел прицениться.

Телефоны лежали всякие-разные — точно из разных миров добытые. Новенькие и с трещинами, кирпичи и раскладушки. Цены подписаны были от руки, а для пущей красы в витрине промеж аппаратов вилась елочная гирлянда, которая тускло мерцала.

Окошко открылось, показался хитрый глаз гоблина:

— Интересуешься? Уникальное предложение, брат! «Алатырь три икс», почти новый! Себе хотел взять, поэтому на витрине нету…

— Не, — сказал я. — Не интересуюсь.

И пошел с рынка. «Брат», щас. Гоблинов я терпеть не могу, да и кхазадов не очень. А деньги еще пригодятся. Найду лучше почту.

И нашел.

* * *

У крыльца почты еще две бабки — движутся с разных сторон, как медленные акулы к старой лодке. Одна, завидев меня, улыбается и кивает мелко-мелко, вторая глядит неприязненно, будто сейчас проклянет. Двойственное у них тут отношение к опричникам. А ведь не снажьи кварталы — центр города.