Сильные не убивают. Книга 2

Похоже, реально страшное в Хтони — отнюдь не монстры.

* * *

— Софья Александровна, верно я понимаю, что вы за двенадцать часов до истечения крайнего срока сообщаете мне, что я обязан подать в управление образования отчеты об успеваемости и качестве обучения по форме 37-у?

Илларион Афанасьевич смотрит на меня поверх очков так, словно я не директор, а провинившаяся ученица. Набираю полную грудь воздуха, медленно выдыхаю и считаю про себя до пяти, потом говорю:

— Ну, в общем, как бы да, ага, так получилось. И если мы этот Морготов отчет не подадим, нас ждет проверка… А управление образования еще от предыдущей проверки не отошло. Тетечки до сих пор, наверно, от зеленки отмываются…

— Вы улыбаетесь. В самом деле находите забавным то, что дети закидали комиссию пакетами с раствором бриллиантового зеленого?

— Нет-нет, что вы! Это было недопустимо, ужасно, отвратительно! Я всем наваляла по шеям, кого поймала. Ничего подобного, разумеется, не повторится! Наши троглодиты другое что-нибудь придумают… В общем, давайте просто нарисуем как-нибудь эти Морготовы отчеты, пожалуйста-пожалуйста.

Илларион Афанасьевич хмурится:

— Уроки шли менее половины четверти, а отчитаться требуется так, будто отработаны все академические часы… Ладно, на ваше счастье, опыт бюрократической работы у меня изрядный. Однако в другой раз потрудитесь уведомлять меня о подобных казусах заблаговременно. К какому часу отчет требуется доставить в управление?

— Сейчас-сейчас… Там окошечко такое еще… У меня где-то записано, когда оно работает!

Под укоризненным взглядом Иллариона Афанасьевича панически роюсь сперва в телефоне, потом в бумагах. Обычно бесценная Юдифь Марковна такими вопросами занимается, но именно сегодня, как назло, она слегла с гриппом.

Морготова графика работы казенного окошечка нигде нет. Помню только, что он какой-то хитровыделанный.

— Извините, Илларион Афанасьевич, не записала… Но сегодня там точно выходной. Давайте я завтра с утреца туда сгоняю и сразу вам позвоню!

— Вам следует более ответственно относиться к своим обязанностям, — бурчит биолог, надевая пальто и шляпу. — Отчеты я подготовлю за ночь, а утром жду вашего звонка. Всего доброго, Софья Александровна!

Илларион Афанасьевич выходит из кабинета, тяжело опираясь на трость — погода стоит сырая, и у него обострился ревматизм. Выдыхаю с облегчением — неприятно чувствовать себя непутевой школьницей, которую отчитывают и чуть только не ставят в угол. Но хотя бы с Морготовыми бумажками все будет в порядке, раз Илларион Афанасьевич обещал. Мы недолго работаем вместе, но я уже убедилась, что на него можно положиться.

Наскоро разминаю затекшие мышцы, встаю в планку, отжимаюсь с хлопком, верчу пару простых сальтух. Раз уж нет возможности полноценно тренироваться каждый день, завела привычку использовать для занятий любые перерывы — терять форму нельзя, до спокойных времен далеко, если они вообще настанут когда-нибудь. Собираюсь на обход спален — посмотреть, что делают дети, и сказать им, чтобы немедленно прекратили это безобразие. И тут зацепляюсь взглядом за кнопочный телефон, стоящий на зарядке. Проверяю — эту штуку я сама купила на днях в снажьем ларьке на углу. Там официально торгуют только теплой газировкой, но из-под полы продают почти любую бэушную технику, причем подозрительно дешево — лучше не спрашивать, почему. Вот я и прикупила телефоны для учителей — время такое, что лучше всегда оставаться на связи. Этот был выдан Иллариону Афанасьевичу. Что ж, сам забыл — пусть сам за ним и возвращается, а то только и знает, что распекать меня за безалаберность. С другой стороны… Немолодой человек с ревматизмом, и погода паршивая — мелкий холодный дождь. В конце концов, это же мне надо, чтобы биолог завтра взял трубку! Квартирует он недалеко, в четырех кварталах, и ходит медленно, я его на полпути догоню.

Накидываю куртку, кладу телефон в карман и выхожу в холодную морось. Сырой воздух замечательно распространяет запахи, так что вынюхиваю биолога за пару минут — он, как и ожидалось, ушел недалеко. По случаю непогоды улицы пустынны: дети не бесятся на площадках, старички не играют в домино, гопота не лузгает семки. Несколько снага понуро спешат по своим делам. А еще рядом человек… нет, два человека, мужчины, причем запах обоих выдает сильные эмоции. От одного исходит хмурая злость, а от другого — острая тревога на грани паники, и оба на взводе.

Может, ничего особенного не происходит — чужаки, особенно люди, обычно некомфортно себя чувствуют в снажьих кварталах, потому стараются без крайней нужды здесь не задерживаться. Только вот эти двое топчутся под дождем уже довольно долго… причем не где-нибудь, а рядом с подъездом, где квартирует Илларион Афанасьевич. Надо бы выяснить, в чем дело.

Заворачиваюсь в тень и перехожу на бег. Обгоняю ковыляющего по слякоти учителя и оцениваю обстановку возле его подъезда. Два короткостриженых крепыша в одинаковых кожаных куртках — один постарше, другой совсем зеленый — прячутся за углом. Позы и движения напряженные. В руках — обломки металлических труб.

Выжидаю в тени рядом с ними — чужие разборки мне не нужны, я не бэтмен какой-нибудь, чтобы нести на улицы справедливость. Однако эти двое явно высматривают кого-то определенного… Прятаться от людей нетрудно — по сравнению со снага они глухи и лишены обоняния. Когда фигура моего биолога проступает сквозь морось, один шепчет другому:

— Идет, ска. Готовность!

Оба перехватывают трубы поудобнее. Что ж, готовность так готовность — продеваю озябшие пальцы в новый кастет, который мысленно называю «детским», и аккуратно бью в висок сперва старшего, хмурого, а потом младшего, с потеющими ладонями. Тела одно за другим шмякаются в грязь — вот так просто!

Нет, не так просто. То ли кастет подвел, то ли рука дрогнула — но первый противник остается в сознании, и в следующий миг в его руке вспыхивает белизна. Яркий луч бьет прямо в глаза — мир взрывается белым адом. Я слепну и выпадаю из тени. Бойцу хватает секунды, чтоб сделать подсечку. Падаю, группируюсь, перекатываюсь — но противник уже здесь. Его кулак с размаху рассекает воздух в сантиметре от виска. Свист. Рывок в сторону. Перед глазами — мерзкая рябь, но слух еще работает. Ловлю шорохи, шаги, дыхание. Уворачиваюсь от второго удара и бью туда, где по прикидкам должна быть шея. Мимо! Рядом с ухом с воем проносится что-то тяжелое — труба? ствол? — едва успеваю рвануться назад. Со всей силы заряжаю мужику ногой в пах — не до благородства сейчас!

Раздался хриплый вопль, тело противника сгибается пополам. На десерт бью ребром ладони в шею, резко, без размаха. Он оседает, хрипит, затихает. Отползаю, прижимаясь к стене. Физически цела. Но глаза… Перед ними все еще пляшут черно-белые пятна. Хреново — я не смогу сейчас уйти в тень…

— Соль, вы в порядке? — голос запыхавшегося Иллариона Афанасьевича дрожит. — Вот, обопритесь на мою руку, вставайте…

Надо же, усвоил наконец, как нужно меня называть. От помощи не отказываюсь — не тот момент, чтобы демонстрировать феминизм.

Кажется, оба тела на мокром асфальте едва дышат, но на всякий случай уточняю:

— Эти… что с ними?

— Живы, но без сознания. Соль, прошу вас, пройдемте в мою квартиру.

— Позже. Надо их допросить, узнать, кем они посланы и для чего…

— В этом нет необходимости. Мне известно, кто прислал этих людей. Пройдемте в дом, вы вся дрожите.

Действительно — адреналин схлынул, и меня трясет. Отвратительно быть слепой… даже почти слепой, контуры реальности понемногу проступают перед глазами, но совсем размыто. Поднимаюсь по зассаной кошками лестнице на третий этаж. Опираюсь на пластиковые перила, прожженные зажигалкой и исписанные наименованиями половых органов. Слушаю, как проворачивается ключ в замке.