Сильные не убивают. Книга 2

Прежде я Генриха о помощи не просила, но настал момент, когда игры в независимость пора отбросить. Он принимает вызов на втором гудке:

— Да, Солечка, что стряслось?

— Генрих, у нас тут два… не трупа, надеюсь. И надеюсь, что два. Люди Барона.

— Одно к одному… Где ты?

Называю адрес.

— Не выходи. Через двадцать минут подъеду и порешаю твои вопросики.

Голос у Генриха спокойный, даже слегка ленивый. Приятно, конечно, перевалить свои проблемы на того, кто наверняка с ними справится. Вот только… чем придется расплачиваться за эту помощь? Ладно, будем, как говорится, решать вопросики по мере их поступления.

Генрих перезванивает ровно через двадцать минут:

— Можешь спускаться.

Он стоит у подъезда рядом со своим мотоциклом, небрежно привалившись к стене. А вот тел никаких уже нет.

— Здесь я уладил все, — машет он рукой. — Но на горизонте проблемы посерьезнее, Соль. И похоже, они окажутся общими. Не только у нас с тобой — у всего города.

— Что стряслось?

Генрих хмурится:

— Вот вроде бы пока ничего особенного… Но жопой чую — что-то назревает. А я достаточно долго живу, чтоб чуйку не игнорировать. Сегодня опричная база номер сто двадцать шесть забраковала мясо, которое сама же заказала. Я еще удивился, куда уважаемым врот опричникам столько парного мяса — там народу-то с гулькин хрен. Однако заказ есть заказ. И вот они его возвращают. Цидульку прислали, мол, продукт порченный — причем якобы магией. Предоплату назад требуют…

Пожимаю плечами:

— Выглядит как дешманская разводка…

— Что-то не так в этой истории.

От Генриха пахнет кожей, бензином, здоровым крепким потом, надежностью.

— Может, заказали по ошибке слишком большую партию и теперь придираются к товару, чтобы вернуть предоплату?

— Всяко может обернуться…

Звонит телефон Генриха. Из трубки — взволнованный женский голос:

— Мясник, тут фура с возвратом приехала со сто двадцать шестой… и они словно взбесились все.

— Псоглавые?

— Нет, наши, наши ребята! Слово за слово — и началась не драка даже — свалка. Они как с цепи сорвались, меня не слушают, никого не слушают! Генрих, давай сюда! Пока тут все друг друга не поубивали!

Пока звучат эти слова, Генрих заводит мотоцикл и поднимается в седло. Коротко оборачивается ко мне:

— Ты со мной?

Не отвечаю — просто запрыгиваю на заднее сиденье и хватаю Генриха за куртку. Конечно, я с ним, в этом так точно. Как там Мотя сказал? Barth, что бы это ни значило, enni.

Потому что, кажется, я понимаю, в чем проще всего спрятать кровь.

Глава 16 Андрей. Порченый мясопродукт

Просыпаюсь за пару минут до подъема — привык уже. Табло над дверью отсчитывает 05:58. Цифры пульсируют в темноте. В казарме тишина, даже Славики не храпят. Даже Буран.

Отсек рассчитан на десятерых: девять курсантов и один «добавочный» из гарнизона. Местный. Зовут его Вальтер, с нами он почти не общается, и я даже не знаю, имя это или позывной. Да и мы друг с другом… В общем, между нашей пятеркой и прихвостнями Долгорукова теперь что-то вроде негласного перемирия. Без каких-либо соглашений. И чувствую, ненадолго.

Над моей койкой, прямо перед лицом — криво выцарапанный герб Коломенского училища. Царапал, разумеется, не я — предшественник. Не самое худшее, что можно найти на здешних стенах.

Из угла доносится писк зарядной станции. Мигают диоды — зеленый, зеленый, красный. Чей-то визор разрядился за ночь. Значит, кому-то бежать к офицеру за допуском вручную. Прекрасный повод получить выговор за несинхронизацию. Ставлю на Сицкого.

В ухе щелкает «пес»: «Подъем через двадцать секунд». Браслет на руке слегка нагревается — тоже напоминание.

В дальнем углу — общая щетка для сапог, похожая на противотанковый еж. Над ней табличка, распечатанная на штабном принтере: «Ты не грязь вытираешь — ты Хтони не даешь шанс».

Вспоминаю о Варе и вчерашнем вечере — последние десять секунд перед сигналом.

06:00.

Сигнал из-под потолка и сразу за ним — раздраженный бас вахмистра:

— Подъем! Построение — в шесть двадцать. Шевелим ногами, а не мозгами!

— Утречко, собаки, — изрекает наш старослужащий, непостижимым образом уже заправивший койку. — Ну, с Богом в говно.

Остальные не столь проворны: кто-то стукается о косяк, Буран матерится, зацепив дремлющего Горюновича. Ганя ворчит:

— А что, у нас теперь зарядка каждый день? Мы что, в армии?

Натягиваю покрывало на койку, на себя — комбинезон. Подвижные пластины елозят по телу. Проверяю доступ на браслете — визор мигает. Работает. Черт, сначала же полагается к умывальнику, комбез — потом… Ладно, неважно.

Умывальник общий, в ряд — четыре раковины, пять зеркал и один дозатор мыла, реагирующий только на ругательства.

Федор уже там, бурчит:

— Вода снова другая. Вчера хлоркой пахла, сегодня — как из колодца у бабки.

— Ты определись, — парирует Сицкий, — ты бабку нюхал или хлорку?

Умываюсь быстро. Чищу зубы обычной, неуставной щеткой. Однажды попробовал местный гигиенатор — обжег десны.

Пол уже залит водой. Буран перешагивает лужу:

— Рома, опять ты налил?

Рома — он же Тургенев — не теряется:

— Проверял, как ты по минному полю прыгаешь. Не сдал.

Все шутки в казарме — только для своих. Чужих словно не существует. И хорошо…

Напротив мутного зеркала — такой же мутный экран в стене, где мерцает очередная мудрость нашего искина: «Соблюдай фазу сна. Откат снижает точность».

На улице туман. На плаце уже загорелись инфракрасные дорожки для построения. Метки на земле почти невидимы, но визоры цепляют их мгновенно. Только Ганя мечется в поисках своего места. Встаю в положенный квадрат. Мигает синим — значит, все верно.

Рядом — еще два десятка человек. Некоторые уже в полной боевой экипировке, с магическим обвесом. Нам не положено, у нас — «сокращенный комплект».

На голове вахмистра — визор с купольной камерой, прозванный «Жало». Он не просто записывает — он фиксирует осанку, равнение, отставание, скорость движений. Если кто-то выполняет упражнение вяло — через полчаса получит наряд. Или два.

— Внимание. Разминка. Пять минут. Далее — физнагрузка «малая полоса». Оценка индивидуальная. Режим: снаряженный.

Голос вахмистра негромкий — он говорит в микрофон, звук идет через браслеты. Эха нет. Каждый слышит так, словно стоит рядом.

Сицкий сутулится, и «Жало» немедленно сигналит: