Сильные не убивают. Книга 2

— Квадрат восемь — осанка нарушена. Исправить.

«Жало» стимулирует Ганю электроимпульсами, заставляя выпрямиться. Тот шепотом ругается. Мне сегодня замечаний не делают — удивительно!

Приседания, наклоны, выпады — обычная разминка, но в комбезе она дается нелегко. Тот давит все сильнее. Это называется «тренировка на груз». И снова Ганя среди отстающих: пластины сдвинулись, и он грохнулся на бетон, как мешок с мясом.

Я держусь.

Вместо полноценной полосы нас загнали на «сигнальное маневрирование» — полчаса координации и перестроений по командам визора, с бросками и поворотами. Смысл, видимо, не в том, чтобы вспотеть, а в том, чтобы хоть раз за утро двигаться синхронно с остальными. Наконец, команда: «Завершить. Строй — по секторам. Возврат — через главный вход».

Визоры отключаются, плац гаснет. Бредем обратно, шаг в шаг, отяжелевшие, будто после марш-броска, а не обычной зарядки. Внутри ворочается голод. Завтрак!

Между завтраком и обедом нас гоняли по очереди: сначала теория тактических разворотов, затем практика уборки коридоров с тактическими уворотами от вахмистра Тещина. Но, как известно, все это — лишь заполнение времени между приемами пищи.

И вот — обед. В столовой шумно, как всегда. Подносы лязгают, пол липкий, воздух влажный. У входа — раздатчик, квадратный корпус на подставке, шипящий и пыхтящий. Перед раздачей — сканер, бесконтактно измеряющий все подряд: давление, температуру, нервное возбуждение и десяток других показателей. От этих цифр зависит, что получишь — и всегда неудачно. Вечный повод для недовольства и шуток. Контейнеры с подогревом разные: рядовым — синие, офицерам — бордовые.

Ганя на второе получает сразу две котлеты и гречку с подливой. У него ноги дрожали после зарядки — видно, искин это заметил. Открывает контейнер: в одном отсеке котлеты, в другом гречка, а сверху еще и творожная запеканка — остаток с завтрака. Явно лишняя.

— Охренеть, — вполголоса возмущается Сицкий. — Это что вообще? Матрона, ты меня кормишь или консервируешь?

Матрона — искин, управляющий столовским хозяйством. Ответа, разумеется, нет.

Меня удостоили только одной котлеты.

Компот — традиционно густо-красный, будто с кирпичной крошкой. И с твердым осадком.

— Что, Сицкий, охота чайку? — спрашиваю.

— А у нас есть чай?

— Нет.

— Ну тогда да, конечно, наливай.

Лопаем.

В дальнем углу зала — Марушевили, завхоз. Сидит один, в полупальто нараспашку, с планшетом и подносом, на котором ни хлеба, ни каши — только кофе и витаминная таблетка. Постукивает пальцем по экрану и поглядывает на дверь, словно кого-то ожидая.

Сицкий замечает:

— Гляньте, Марушевили третий день как зомбак. Вальтер вчера говорил, тот с Ожегиным что-то обсуждал. Про мясо, вроде.

— Про мясо? — Федору всегда интересно про питание. — А что с ним?

— Кто его знает, — отвечает Ганя, раздраженно отделяя котлеты от творога, кашу он решил не есть. — Может, не то пришло, или не в том виде. Может, с хвостами. А может, и с глазами. Поди знай, чем нас кормят.

Мы еще доедаем, когда в дверях появляется вахмистр Горбенко. С этим типом редко имеем дело — нас все больше Тещин опекает. На Горбе комбез с потеками от машинного масла, рукава закатаны до локтя, на затылке, когда он вертит башкой, высматривая нас в зале, видна небритая щетина. От него тянет табаком и железом. Говорит он через зубы, не разжимая челюсти:

— Усольцев, Суворин, Мамонтовы оба, Сицкий — за мной.

Федор, не поднимая головы:

— Что опять? Мы же наряды уже отбарабанили.

— Поздравляю, теперь вы важные гости. На комбинат поедете.

— На экскурсию?.. — тянет кто-то из Славиков.

— Сопровождение, — обрывает его Горбенко. — Возврат фуры. Ожегин распорядился.

Мы глядим друг на друга. Мясо. Так вот оно чо.

— А чего нас-то посылают? — спрашиваю я.

— А потому что вы не на губе. Или хотите?

Славик качает головой:

— Спасибо, уже был.

Вахмистр поворачивается и уходит, не проверяя, идем ли мы. Понятно, что должны идти. Поднимаемся, сдаем посуду — все молча. Марушевили уже ждет в коридоре — держит стопкой электронный планшет и серую папку с завязками. Вид у него кислый…

Забираем обвес: усеченные комплекты — без брони, только с тактическими креплениями. Жарко в этой сбруе, но положено. Визоры цепляем к браслетам — обычный режим: пульс и координаты идут в канал, голос — нет.

Фура стоит уже у ворот, на погрузочной площадке. Марушевили садится к водителю, а нас ждет «Сирин» — старая жестяная таблетка на маготяге. Внутри пахнет горелым пластиком и пылью из фильтра; водила хмурый, не здоровается. Мы садимся по трое на сторону. Федька упирается коленями в Сицкого и молчит. Ганя пытается веселить всех, что-то щебечет про «как в увольнительную». Славик номер один прикрывает глаза: «Если усну — не трогайте. Только пристегните». Второй согласно кивает.

Фура заводится — поехали.

Ворота у мясокомбината — впечатляющие. У средневекового замка могли бы такие ворота быть. Или у этой, как ее… Трои.

Только их, кажется, не закрывают. В будке охраны сидит человек — не, кажись, это снага — но не шевелится. Рожа вся в телефоне, мы для него — как дождь: есть, ну и ладно.

Въезжаем во двор размером с наш плац — широкий, грязный. Асфальт с вмятинами. На одном из пятен — мутная радуга от разлитого жира. Справа — высокая металлоконструкция с черными окнами под самой крышей и темными, как от копоти, полосами на стене. То ли ангар, то ли цех — не знаю, как назвать.

Фура делает круг, задом подруливает к воротам. Дверь в ангар открыта. Внутри темно, но видно, что там кто-то есть: силуэты, движение, желтые лампы под потолком. Не надо различать лица, чтобы понять — снага. Таблетка тоже встает; вылазим.

Марушевили как раз спрыгивает с подножки, бросает на нас взгляд — нервный, но вроде бы уверенный:

— Ждите здесь, снаружи. А ты — заводи ее, заводи! — И фура начинает медленно заползать в ангар.

Мы оглядываемся.

Федор морщится:

— А вам тоже кажется, что пахнет тухлятиной?

— Нет, — отвечает один из Славиков. — Мне не кажется.

Сицкий, нервно поглядывая во все стороны, сплевывает в мазутную лужу:

— Снага-хай, ска…

Вот вроде бы главный аристократ среди нас, а ведет себя, как главный гопник. Хорошо, что мы без оружия — а то Ганя точно бы начал выставлять какой-нибудь ствол.

Снага, между тем, лично мы до фонаря. А вот фура… Вернее сказать — заявления Марушевили… Внутри ангара явно происходит драма: наш завхоз что-то доказывает здоровенному снага в серой робе, трясет папкой… Он явно не согласен. Нависает над завхозом. Наконец, тот вспоминает о нас: