Синий дым

5. «Эти старые письма на синей бумаге…»

Эти старые письма на синей бумаге. Крупный почерк твоей драгоценной руки. Вот ноябрьский закат, помутневший от влаги, Осыпает листву тополей у реки. Мы идём через мостик, прогнивший и шаткий, Я держу твою тёплую руку в моей. Воздух осени влажный, насыщенно-сладкий Тихо веет среди оголённых полей… Это память о юности нашей суровой — Просиявшей восторгом и чистотой. Вот она возвращается снова и снова! Навсегда эту юность связал я с тобой. Я тебе говорил, что осенняя просинь У тебя за ресницами дремлет в глуби. Видишь, вот и пришла настоящая осень Нашей странной и всё-таки вечной любви. Париж.

«Тяжело и плотно волновалось…»

Тяжело и плотно волновалось Золотое море спелой ржи. Может быть, та выемка осталась, Где тебя в тот вечер сторожил. Ты бежала, и девичье платье Билось и взлетало на ветру. Помнишь, чёрной тушью на закате Мельничные крылья на юру? Помнишь ли спокойное теченье Полисти в пологих берегах, Стай утиных быстрое движенье В розовых закатных небесах? Резкий выстрел из моей двустволки, Скошенный полёт и резкий всплеск. Выстрел по реке пройдёт и смолкнет В шелесте береговых берёз. И тогда, к знакомому затону, Поворот руля — под сень ракит. Облака идут, идут и тонут, И уже идут по дну реки. Выйдя на берег, мы шли овсами, Слушали охрипших дергачей, Были северные звёзды с нами, Жаркий трепет молодых речей… Никакие бури не смывают В памяти убогие поля. Вот она — озёрная, лесная, Старорусская моя земля. Тридцать лет разлука наша длится, Тридцать лет — от юности моей, Через все скитанья и границы Пронесли мы в сердце верность ей. 1947, «Советский патриот»

«За всё, за всё спасибо…»

За всё, за всё спасибо… За трепетное, тайное волненье, Не знающее тяжести годов, За молчаливое недоуменье, Что вспыхивает в мгле твоих зрачков, За взгляд внимательный, чуть исподлобья, Из-под разлёта бархатных бровей, За то, что для меня ты вся сияешь новью, Как светлый образ родины моей, За то, что говоришь: «А мне не стыдно!» И хочется бродить нам до утра. В вечерний час так дивна, так завидна Судьбы невероятная игра. «Как удивительно и странно всё, Я никогда бы не могла поверить…»

«Я вижу гаснущие облака…»

Я вижу гаснущие облака, Я чувствую касанье ветра. Он над землёй их гнал издалека, Недосягаемые километры! Душа моя, летишь, летишь и ты, Куда, каким гонима ветром? О, если б ринуться бы с высоты, О, если б рассказать о не пропетом. Обрушиться бы золотым дождём На чёрствую, сухую землю. И музыка — о чём она, о чём? — Которой разрываешься и внемлешь…

«…Гнусный образ — с кровавым клинком чрез века…»

…Гнусный образ — С кровавым клинком чрез века (Через тысячелетья! Всегда и всегда!) Атакующий всадник летит на коне: — Символ смерти — не жизни — И рубит рука… Почему же тоска наяву и во сне? — Мне мерещится мир Не такой, как вчера. Занимается утро, Весеннее утро: — Символ жизни, не смерти — Доброты и добра. 1970, больница

«Я проиграл жизнь. Я воевал когда-то…»

Я проиграл жизнь. Я воевал когда-то, Но не зарезал никого И не казнил. В роду прапрадеда и деда — все солдаты. Отец — отменно воевал И ревностно служил. Как билось сердце мальчика-кадета, Переполнялось гордостью к отцу, Когда драгуны в касках и колетах Галопом проносились по плацу. «Марш-марш!» и батарея номерная Густую пыль вздымала на ветру, И «справа по местам» прислуга боевая За пушками скакала на смотру. Как снова билось сердце при известье: Россия вновь идёт войной. И на груди отцовской белый крестик, Темляк георгиевский на шашке золотой. Как билось сердце после сорока, Во Франции, когда война настала. И тайная подпольная строка О позывных советских сообщала. Сквозь слёзы взрослые, тоску и радость, В квартире ночью лампы потушив, Прикрывши плотно ставни, слушали в тиши «Информбюро» о славе Сталинграда. Полвека тяжелел уставший стан, А сердце плавилось восторгом неизменным, Когда в кино мне даровал экран На Красной площади парад военный… И вот пришло теперь, совсем под старость, Иное виденье людских путей. Мысль о войне Меня приводит в ярость, Проклятье и презренье ей! Картины разрушенья и огня, Детей разорванных и тленных, И матерей безумные глаза… Двусмысленная ложь — «военная гроза»… Друзья мои, теперь на фильм военный, Друзья мои! Не надо звать меня. 1970, больница

«В набухшем небе тусклые повисли…»

В набухшем небе тусклые повисли Миры над городом, над мглой ложбин. Крылатые, как эти мыши, мысли, Душа, всколыхнутая до глубин. Мир символов и тех соприкасаний, В которых узнаёт себя душа, И вот, прощённые последним целованьем, В «не знаю» прежнее уходим не спеша. Пусть нежность вся, и всё моё хотенье, Что для тебя, как мёд пчела, скопил, Подвержено спасительному тленью, Как и мильоны жизней всех светил. Но разве Дух, познавший полноту Высокого и подлинного счастья, Не встретит за земным пределом ту, Кто здесь была и Радостью и Страстью? 1927, «Звено», Париж

«Поговорим вполголоса о жизни…»

Поговорим вполголоса о жизни. Твоя рука лежит в моей руке. Мы граждане не найденной Отчизны, Которая нигде и вдалеке. Да, да, конечно, надо жить и строить, Бороться, верить, жертвовать собой. Да, да, не только надо, но и стоит. Но как же с грустью совладать такой! Ведь самый верный друг тебя забудет. Любимая предаст тебя с другим. Из века в век — так было, есть и будет. И что ж? — сознаемся, договорим. И ты предашь вернейшую подругу. И вот в какой-то день, в какой-то час, Как тетива, натянутая туго, Вдруг сердце обрывается у нас. 1938, «Русские записки», Париж.

«Пытайся одиночество в пути…» [33]

Пытайся одиночество в пути Преодолеть задумчивостью строгой. Храни восторг и числа очерти. А если ты любил, то выиграл в итоге, Хоть это тоже унесёт дорога.

Лыжная прогулка

Прозрачной акварелью нарисован На юге силуэт Тяньшаньских гор. Голубоватыми снегами скован На север убегающий простор. И тополя полупрозрачной тенью Стоят в морозном воздухе зимы. В заиндевелых, призрачных растеньях Мир кажется недвижным и немым. И оглушённый снежной тишиною, Легко иду по голубой лыжне, С не знающею старости душою, С родной природою наедине. Но крик дрозда, взлетевшего на ветку, Вдруг разрывает эту тишину. Комочек снега с ветки дрозд стряхнул — Снег падает искрящеюся сеткой. А облака закатной полосы Сложили фантастический рисунок. Запечатлён цепочкой синих лунок В снегу неторопливый бег лисы. На смену дня идёт морозный вечер, Но так прекрасен сумеречный свет, Что даже бремя многотрудных лет Почти совсем не ощущают плечи.

33

Строки пришли во сне, о чём есть запись в Дневнике Ю.С.

Разлука

Тропинкой рыжей в выжженной траве Мы долго шли, пересекая остров. И только с перевала, в синеве Увидели развалин грозный остов. И мощный атлантический простор Воздушною и водною пустыней Лежал меж нами, ослепляя взор Сияющей, подвижной, свежей синью. Вскипая злобной пеной на камнях, Шумели волны у подножья башен. Спросила, — думая о прежних днях: «Путь предстоящий для тебя не страшен?»

«О зыбкой человеческой судьбе…»

О зыбкой человеческой судьбе, В движенье без конца и без начала, Быть может, обо мне и о тебе Промчавшаяся чайка прокричала. Что ж? посидим, в раздумии покурим. Ты отпускаешь одного меня, На склоне лет, навстречу трудным бурям, На склоне лет, навстречу новым дням… 1955.