Синий дым

«Так всё закончилось войною…»

Так всё закончилось войною. Безликий, беспощадный рок Подводит чёрною чертою Двадцатилетию итог. Всё пережитое уходит, Отодвигается в века. И жизнь мою с собой уводит От двадцати до сорока. И снова трудным испытаньем Встают ещё слепые дни. Бедой, разлукой и скитаньем Грозят мне сызнова они. 1939.

«Нет, сердце, молчи, молчи!..»

Нет, сердце, молчи, молчи! Нельзя украшать войну, Ни ярость, что славят мечи, Ни мертвенную тишину. Пустые глазницы шлем Прикрыл. Эту повесть не множь. Ненависть, злобу, ложь Нельзя украшать ничем.

«В случайной встрече перешли на “ты”…»

В случайной встрече перешли на «ты», В случайном разговоре вдруг узнали, Вернее, догадались… (я и ты), Но продолжать случайное не стали. Рука в руке. Вино. Кабак ночной. Друг мой нечаянный, как грустно это — Протянутые руки без ответа И этот город шумный и большой.

ШУМЕЛИ СОСНЫ (из книги «Пять сюит»)

Л.Е.

1. «Этот день был солнечен и ярок…»

Этот день был солнечен и ярок. Помнишь, колосилось поле ржи. Как судьбы нечаянный подарок, Этот день у солнечной межи. Были слышны нам на расстоянье Детский смех и крики на реке. Здесь же — близкое твоё дыханье! Здесь же — тёплая рука в руке… Девичьею лёгкою походкой К перевозу шла ты напрямик. Жидким золотом дрожал у лодки Солнечный, живой, горячий блик. Сели, и плечо откинув за борт, Руку повела ты бороздой. И сказала, улыбнувшись слабо: — Что же делать? Мне пора домой…

2. «Здесь с высокого берега чётко…»

Здесь с высокого берега чётко Виден был городок вдалеке. Слышен был от чернеющей лодки Всплеск весла на вечерней реке. Мы лежали в траве. Ты мне пела Песни родины. Милый мой друг, Как озябшее сердце согрела Теплота твоих девичьих рук. Эта встреча уже на закате, Слишком поздняя встреча с тобой! Сколько нежности зря я истратил Трудной жизни моей кочевой! Но ты стала чудесным предвестьем Мне о встрече с родимой страной, Будто родина выслала с вестью И в тебе обретается мной!

3. «Твои слова о счастье, о любви…»

Твои слова о счастье, о любви, О верности — «с тобой всегда и всюду!» С какой осенней грустью я ловил — Их никогда, поверь мне, не забуду. Тот городок в апреле поневоле В сирени окончательно увяз! Сияние твоих счастливых глаз! Сиянье, нестерпимое до боли! Но как нам годы поравнять с тобой? Твои и надвое помножить мало! Я жил один. Бежал туман ночной. И утро беспощадное вставало.

4. «Шумели сосны в эту ночь прощанья…»

Шумели сосны в эту ночь прощанья. И нашу встречу скрыл ночной покров. Твоя рука в моей. Твоё рыданье. Глубокое рыдание без слов. И в памяти моей живой и вечной Остались навсегда — тепло руки, Отчаянно беспомощные плечи, Барак и брандербургские пески. Одербург-Париж, 1945.

ИЗ СТАРЫХ ТЕТРАДЕЙ (стихи разных лет)

«Глубокая ночная тишина…»

Глубокая ночная тишина. Вдали огни мерцающие — город. Жизнь выпита почти до дна, Так неожиданно и скоро. А жажды я совсем не утолил И не стою, склонившись у колодца. Так молодо, так сильно сердце бьётся, И кажется — ещё совсем не жил.

«Лирической поэзии река!..»

Лирической поэзии река! Как Млечный путь на августовском небе, Как жизнь — непостижимо-глубока, Жизнь — вопреки всему!..

МАРИЯ

1. «…Сегодня вспомнились мне Пиренеи…»

…Сегодня вспомнились мне Пиренеи, Бискайского залива грозный шум, Среди движенья образов и дум, Далёкий образ предо мною реет…

2. «Мария! Кудри чёрные как смоль!..»

Мария! Кудри чёрные как смоль! В них синева морская отражалась. Колеблет память сладостную боль, Запечатлев навек любую малость. Под гул волны я слушал голос твой, Гортанный голос, низкий и горячий. Потом сияла ночь. Шумел прибой. Цвели магнолии на белой даче… И вновь неумолимый зов дорог. Звенели рельсы, или за кормою Вода бурлила, иль шумел поток На дне канала, где-то подо мною! Я многим это сердце отдавал. Тебя затмить они могли, быть может, Но никогда я женщин не встречал, Хоть отдалённо на тебя похожих.

3. «Твой южный край, где дремлют Пиренеи…»

Твой южный край, где дремлют Пиренеи, Мария! Я навеки полюбил. Где видно с гор, как океан синеет, Где эти кудри тёплый ветер бил. За преданность в глазах полузакрытых, За тёплый шёлк доверчивых колен, За привкус губ, покорных и несытых, За неожиданный блаженный плен — Спасибо и прощай! Опять свобода Неугомонную волнует кровь. Но жадной памятью я сохраню на годы Твою короткую, ревнивую любовь…

Матери [20]

Провожать тебя я выйду, Ты махнёшь рукой…

М.Лермонтов

Мой детский мир такой уютно-тёплый, Под маленькой иконкой в головах. И через замороженные стёкла Звезда рождественская в небесах. Обсажен ёлками каток на речке. И вот домой врываешься едва, Уже трещат в большой голландской печке Берёзовые жаркие дрова. И мама Лермонтова напевает У изголовья стихшей егозы. И тихим белым ангелом сияет Через кристалл счастливейшей слезы. Всё так и вышло. Вставил ногу в стремя, Махнул рукой, и вот за годом год… И материнское поднявши бремя, Заплакал белый ангел у ворот. Но памяти, средь мусора и вздора, Одно виденье сердцем вручено: Тот дом, где у дощатого забора, Под шум дубов, расстались мы давно…

20

Этот эпиграф из Лермонтова повторяется в другом стихотворении, посвящённом матери: «Так с тех пор до конца, до могилы…», из цикла «Памяти отца» (книга «Годы и камни», Париж, 1936 г.).

Корсика

Елене Люц

Петрето, Бонифачио, Сертень. Как радостно звучат для уха! Из Портоверрио старуха Сказала мне в тот августовский день: «Кто раз увидел остров голубой, Теряет сердце здесь навеки…» Сияет Корсика передо мной С тех пор, лишь я смыкаю веки. Я со скалы, неловкий рыболов, Ненужную закинул леску. Зато легенды и дела веков Летели с башни генуэзской. Три имени — три горные орла — Поборники народной воли. Их память корсиканца сберегла, Рока, Корео и Паоли! Взлетало море синее у скал, Легчайшей бешеною пеной. И в дикой радости тебя я звал: «Карабкайся сюда, Елена!»