Синий дым

«Прекрасные руки твои на клавишах…»

Н.Ф. [27]

Прекрасные руки твои на клавишах. Ты играешь Шопена. По углам полумрак. Ты играешь Шопена, И так дико и странно, Что на свете сейчас Существует война. Тысячи жизней, Чтоб могли быть счастливыми, Гибнут и падают В кровь и грязь… Ты играешь Шопена, А мне бы не надо Смотреть на прекрасные руки твои. 1939, Париж.

27

Стихотворение посвящено Нине Федотовой, дочери философа, историка и публициста Георгия Петровича Федотова (1886–1951), который эмигрировал во Францию в 1925 г. С 1941 г. — в США. Дочь его была музыкально одарена. На полях рукописи рукой Ю.С. написано: «Она вышла замуж за Рожанковского, художника-иллюстратора детских книг». Ю.С. дружил с семьёй Г.П. Федотова, часто бывал у них в доме на литературных чаепитиях.

Другу

Ты помнишь, как бежали мы с тобой По снегу рыхлому на шведских лыжах. Проваливался в снег по брюхо Бой — Твой пёс в подпалинах волнисто-рыжих. Стояли старорусские леса, Отягощённые мохнатым снегом. Белесые ложились небеса Над нашей жизнью и над нашим бегом. Потом мы юность провели в седле, В тулупе вшивом, на гнилой соломе, И, расстилая на сырой земле Потник, почти не думали о доме. Потом расцеловались на молу И разошлись бродить по белу свету. И вдруг столкнулись где-то на углу Парижских улиц, через двадцать лет! Должно быть, для того, чтоб в тишине Ловить приёмником волну оттуда. Тогда в жестоком кольцевом огне Лежала Русса каменною грудой. Нас не было с тобой — плечом к плечу — Когда враги ломились в наши двери. И я, как ты, теперь поволоку До гроба нестерпимую потерю. И только верностью родному краю, Предельной верностью своей стране, Где б ни был ты — в Нью-Йорке иль в Шанхае — Смягчим мы память о такой вине. 1946, Париж

«Географическая карта!..»

Географическая карта! Пески пустынь. Простор морей. С какой надеждой и азартом Склонялся в юности над ней! Воображеньем зачарован, Я странствовал по вечерам Над старым атласом, в столовой Засиживаясь до утра. Бежали голубые реки С вершин коричневых хребтов. Я полюбил с тех пор навеки Тугие крылья парусов. За ученическою партой Вдруг встали дальние края. Географическою картой Развёртывалась жизнь моя. Простая, трудная, и всё же Скитанья тешили меня. На угольной платформе лёжа, Иль грея руки у огня В Албании или Тироле, Измучившись и сбившись с ног, И в трудной и счастливой доле Я слушал вещий зов дорог. Не ущербляется с годами Воображение моё. Всё те же бредни: ночь на Каме, Костёр, собака и ружьё. Париж-Нью-Йорк, «Эстафета».

«Мы распрощались с другом на пороге…»

Мы распрощались с другом на пороге. — «До скорого!» И вот ночной Париж. От прежнего — неповторимы, строги — Остались только очертанья крыш. И утомлённый болтовнёю праздной, Отравленный вонючим табаком, По этим улицам, пустым и грязным, Иду я медленно домой пешком. Как холодно! Лет семь каких-нибудь, В такую ночь, каким огнём объята… Постой, постой, дружок мой, не забудь! — В тридцать девятом, а не в сорок пятом. И ржавый, одинокий лист, шурша, Гонимый ветром, кружит по аллее. Как страшно мне, что нищая душа Ещё при жизни холодеет… 1947, Париж, «Орион».

На рыбалке [28]

Медлительное облаков движенье. Сияет осень, и несёт река Мир тишины и зябких отражений, Заколебавшихся у поплавка. Взлетев на воздух, описав кривую, Сверкнув на солнце мокрой чешуёй, Расплачивается за роковую Свою ошибку окунь небольшой. И кто-то, подошедший незаметно, Приветливо мне «здравствуйте» сказал. — Как нынче клёв? — с приветствием ответным Ему я место рядом указал. И выпустил табачный дым сквозь губы, О рыбной ловле, жизни и судьбе Беседует тепло и дружелюбно — Ещё вчера совсем чужой тебе. Алма-Ата.

28

Стихотворения «На рыбалке» и «На охоте» написаны в Алма-Ате. Ю.С. был заядлым рыбаком и охотником, любил путешествия и часто выезжал в научные экспедиции с Институтом Зоологии, где работал художником. Периодически печатал стихи и очерки о рыбалке и охоте в журналах и сборниках, которые выходили в Москве, например, в альманахе «Охотничьи просторы».

На охоте

Тростник и побуревшая осока, А под ногою ржавая вода. В осеннем небе, чистом и глубоком, Несмелая и ранняя звезда. А горизонт, зарёй сожжён дотла, Рассыпался сиреневою пылью. Охваченный волнением всесильным, Я вскидываю два стальных ствола. Тревожный крик взлетевшего бекаса. Свинцом горячим раненый в плечо, Он падает. Спешу по почве вязкой… Как птичье сердце бьётся горячо! И на ладони, в буром оперенье, Комочек тёплый. А в душе моей Как непохожи эти два мгновенья В противоборствующей сущности своей.

«В окне “Орёл”, сверкая “Алтаиром”…»

В окне «Орёл», сверкая «Алтаиром», Склоняется за снеговой хребет. В калейдоскопе пережитых лет Перемещаются виденья мира. Следя за дней стремительным разбегом, До зимнего рассвета не усну. Посёлок спит. Лишь резко тишину Нарушит лай, да скрип шагов по снегу. Проходит жизнь, как на цветном экране — Моря и реки, страны, города, Сердца и лица, что моём скитаньи Я накопил за долгие года. Да, не в борьбе — в упорном созерцанье, И не вслепую, и не наобум, Но в жизнеутверждающем исканьи Я закалял нелёгкую судьбу. Я возвращеньем в дом судьбе ответил. Но очень поздно к дому подошёл. Я слишком много трудных лет провёл В блужданиях по душам и планете.

Старая лодка

На опрокинутой старой лодке Сижу. Рассохлась лодка. Стара! А киль у лодки острый и ходкий, Но в кузове дряхлом — дыра. И лежит она на дворе базы, Как никому не нужный хлам. А ведь было время — по весенним разливам, По широким рекам — легка и гордая — Носила людей, больших и счастливых, И ласково пела за бортом вода. Видела лодка и горе, и радости, И из беды выносила людей. Что ж, старый друг, нет больше надобности, Видимо, людям в службе твоей. Алма-Ата.

«Обличьем женщина, а морда крысья…»

Обличьем женщина, а морда крысья — На зло соседу травит пса стеклом. Та кошку долбанула топором, А этот ложь и клевету измыслил… От мелочей полшага до большого — До бомбами разорванных детей, До торжества всего извечно злого, До оправдания лукавым словом На ненависть помноженных смертей… Как утомляют сердце морды крысьи С оскалом разъярённым и тупым… Нет! Этот мир не нужен и немыслим, Он умным сердцем видится иным. Вне человечности, без соучастья, Без доброты нельзя построить счастья!

«Сияет ночь. Благоухают липы…»

Сияла ночь…

А.Фет

Сияет ночь. Благоухают липы, Всем нашим горестям Наперекор. Сухой июль Над головой рассыпал Пригоршни звёзд в причудливый узор. Вот это — «Лебедь», Яркий блеск «Денеба» Раскинутые крылья золотит. И, посмотри, по южной части неба За ним «Орёл» на север наш Летит… А поезда ночные отшумели, И только красные и синие огни. Поблескивают тускло параллели Стальных путей. Мы на мосту — Одни. …Ночных колёс ритмическое пенье. Свет ночника. Открытое окно. И это необычное волненье — От юных дней Знакомо мне оно! Я никогда, должно быть, не устану Смотреть на звёзды, Слушать ветр ночной. И никогда любить не перестану Земную жизнь взволнованной душой. И вопреки случайности и тленью, И неизбежной горечи разлук — Не предавай Весеннее цветенье И крепкое пожатье братских рук! Эрмон. Франция.

«В вечерний час в глубинах вод…»

В вечерний час в глубинах вод Дрожат горящие зигзаги. Как остриё старинной шпаги, Собор вонзился в небосвод. Часы совы упорным взором Следят, отсчитывая такт, Без возмущенья и укора Дней проходящих мерный шаг. И внемля смутному набату, Плывущему из мутной мглы, Века, века по циферблату Кружат две медные стрелы. Где сгорбленных строений ряд Склонил к воде свои глазницы, И словно огненные птицы, Их отражения дрожат — Есть мельница. Горбатый мост, Изгложенный веками камень, «Медведица» свой звёздный хвост Полощет здесь среди сверканий. И тишина. И тихий всплеск Воды, бегущей по каналу. Дно зыбкими кусками звёзд Здесь небо щедро закидало. К воде домами оттеснён Ряд искалеченных платанов. Здесь в сумерки иных времён Скользила страшная сутана.