Сказания о недосказанном

Затрясся. Резко ушёл. Пришёл. Шатается.

Кровь из вены взяли. Побелел. Беленький бескровный, как после морга, прибыл своим ходом.

Ночью храпел и, трясся как вибратор на растворе бетона с арматурой. А потом снова, под утро, но это уже было повеселее, как в Бермудском треугольнике корабли, уходящие под воду не по собственному желанию.

– Сундучеев, это ты!?

– Неет!

Звавли какого то Сундучеева.

Подошёл, грудь колесом,

–Это я!

– Кефир возьми у сестры.

А нафига он мне. У меня ещё целая банка сметаны.

– Ну, молодец. Жри,– мечта дезинтерийника, а кефир, значит скоро домой. Чтоб задница паутиной не заросла. Иди. Свободен.

– Ох, братцы, сегодня, сегодня сцена была…

– Нет. Такое, аж страшно. Помните, привозили девочку? Без памяти уже была. Ну, с бантиками в косичках. Так вот приехал папа сюда сегодня, несёт её на руках, вниз, на воздух, а она, щёчки порозовели. Улыбается. Папа рад. А мать не взял, чтоб ребёнок не переживал. Вынес по порожкам, поставил на ножки, и пошлаа. Папа улыбается, сестричка тоже. Он глянул на дочь потом на нянечку. У нянечки халат подвернулся, воротник в складку. Он, таак аккуратно взял и выровнял его. Разгладил ладошкой на плечах уставшей за трудную смену сестры, дежурившей в эту страшную кризисную ночь. Как нежно с таким чувством он разглаживал на её уже опущенных годами и работой плечах, эту складочку белого халата.

А впереди, шла общая радость – почти воскресшая, возвращённая к жизни, совсем маленькая красавица.

– Эй ты, моряк, где твои ракушки? Что в ноздри палец засунул, отмалчиваешься? Разве можно по тридцать минут пальцы отмачивать в ноздрях. Как он хоть такой длинный у тебя и разместился там, с такими удобствами. А ещё четвёртый механик, на корабле.

– Голобоков, к старшей сестре. Где вы работаете?

– Симферополь, художественный Фонд.

– Круглая печать нужна?!

– Ой, вы красавицы, ах какие вы прелестные. Значит, скоро я с вами родненькие, распрощаюсь. Какая здесь тишина, никакой связи с миром, а нам хотя бы хрипунок, репродуктор поставили. Господи. Ни теле, ни радио. Туда не ходи, – это желтушники, туда нельзя, там дети – инфекция. Один шаг в запретную зону, и выписываем с нарушением режима! Такая песня постоянно звучала.

– Ну и К. П. З!

– Ночью снова бегали,– кому то плохо, снова две капельницы, и эта дурацкая записка. Женщина лежала у мужа на ладонях и горько плакала, поливая его руки слезами.

– На, вот!

Он прочитал…её исписанный листок бумаги,… Василий, будь человеком, лучше женись, на моей сестре, она детей наших любит и вырастит. Я там буду спокойная за вас.

… Закатное солнце уже сегодня ходили смотреть девять человек. Он говорил, что это лечит глаза. Боже мой, ребята, я никогда такой красоты не видела!! Неужели вас завтра выписывают. Что же мы будем делать без вас?

– А вы вспоминайте то, что я вам говорил. Помните меня. Не поминайте, а поомниите, хоршее и не путайте это понятие – конец и кончину…

– Ты смотри, брюки гладят. Вот радости, сегодня им домой.

– Вы, счастливчики, смотрите только сразу не напивайтесь, а то снова с отравлением сюда, но только уже не пищевым.

– Ох, мужики, дочь моя, что однажды устроила. Приходит из школы и говорит, что учительница их, с первого бе, просила принести кол. Ну, говорит мужик, я подумал подумал, нашёл огромную суковатую дубинку и понёс в школу. Прихожу, отдаю учительнице, она молодая, симпатичненькая такая, покраснела и говорит.

– Я, правда, просила принести их кал, а не кол. А эта моя не растерялась и говорит своей подружке.

– Оля, а Оля, ты принесла?

– Даа.

– Дай мне кусочек, я отдам учительнице, а завтра принесу и отдам тебе.

– Ай да дочь у тебя, юморист, ах какое понимание взаимопомощи да ещё и

не остаться в должниках.

И, пошла вся братия рассказывать о своих детях, жёнах. Скучают.

– А у тебя что?

– Да я домой не поеду. Я как тот худой, четвёртый механик на корабле. А ты разве моряк. Ты же говорил что художник.

– Глянь, деда ведут. Деда. Ох, зараза надоел, а бабка, смотри в шляпке. Такой дед, гавно, а бабка, глянь, интеллигент.

Деда запихивали в машину, потом предложили тянуть его за ноги, с той стороны. Кто ржал, кто помогал. А он, то ногу сунет, голова не лезет, мешает, то всего тянут и толкают тогда в зад, а он, он никак.

– Кидай его в багажник!

Дед не реагировал ни на что. Он лез.

– Вот чёрт, деда увозят, а нас держат. И кому мы тут теперь в радость! Все стоявшие вдруг, страшными, угрожающими гримасами морщин, и возгласами выразили…

– Ой, мама, мама. Он надоел здесь всем. Вот и выписали. Орёт по ночам, вспоминали, окружавшие этот транспорт. Ночами, да и днём…как он не мог попасть, примоститься на утку. И всё его добро вырывалось на свободу, покрывало постельное, а утка стояла в стороне, но смеялись не все. Он сам и Славка возились во всём этом не совсем радостном смягчённом обстоятельстве. Потом Славка снимал с него штаны, а таам, ох, полным полна эта коробочка по имени штаны, почти сатаны. А Славка так был увлечён, что не видел всей этой радости ассенизаторской, и только подбадривал, ничего, дедушка, ничего…

– Сейчас снимем пижамочку, таак, так, ножку, эту ножку, потом другую. Вот молодец.

– Да они, пижаму дали мне маленькую.

– Ничего. Давай, давай, вторую ножку…

– И, когда результаты отравления полились селью, по рукам Славки, он заорал…

– Ой, дедуля. Что это?!

– Что, что! Не знаешь! Отрава!

– Отрав ле ни еее.

– Что? Чтоб ттеббя!!!

Славка, родственник, уселся на краю кровати. Двинул своё бедное измученное тело в сторону и зацепил деда.

– Дедушка. Я не хотел. Я тебя нечаянно. Что головкой, об кровать? Стеночку? Ничего. Кровать железная. Больно. Ничего. Головка болит. А животик? Прошёл, да? Прошёл – вот и хорошо.

Потом дед после того дня сам справлялся и стал ходить в туалет. По стеночке. По стеночке, но саам.

– А на его тумбочке и табуретке, сиротливо стояли инструменты, – панацея скорой, очень скорой помощи – утка, горшок, пилюли…

…Машина взревела и дед оставил только о себе память и то видимо не на долго. Сегодня же кто то, только может более интересный умирающий отвлечёт этих сдружившихся людей, попавших в такую беду.

… Все побрели по разным углам. Спектакль окончен.

Но покой им только снился. Милиция. Привезли синих.

…Все новенькие, которых готовили до дому до хаты, оживились и не понимали, почему главный, оставил их на пол пути и вышел встречать эту машину, в которой выглядывали в зарешеченные окна, его пропавших вчера синих, которые были почти зелёные. Доктор недолго беседовал с пришельцами, и при всех, любопытствующих и главного сопровождающего отказался принимать обратно этих беглецов. Всё было просто. Они, те. В машине, за решёткой, лечились почти две недели, но цвет лица, как утопленников оставался, по колориту, как сказали бы художники не проходил. И анализы толком ничего не дали результата. Алкоголь при всех анализах показывал, что ему, алкоголю хорошо живётся у них, но когда и где и что. Они, ночью, потом выяснили, конечно, когда первый раз привезли с их конспиративной виллы, не у самого синего моря, а, здесь сотня шагов, рядышком совсем…– склеп. Кладбище. У них там была заначка.