Сказания о недосказанном
Шрифт:
Преподаватель выдал такую непонятную тогда фразу.
Почти гимн…
– Эге, батюшка, да вы бойко краски месите, лучше меня.
Прошли годы учёбы и жизни, и я вспомнил эти слова, которые выдал в те времена, художник К.Брюллов, Боголюбову. Он показывал свои, уже признанному мастеру. И его работа, Последний день Помпеи, которая для русской кисти просияла первым днём.
Мы со своими студентами и, конечно Виктором, чаще стали по субботам, на электричке гонять зайцем в Третьяковку, Пушкинский. …Этюды, поездки в Абрамцево…
Но.
Вот.
Опять.
Виктор
… Суббота. Накрыты столы. Весело. Анекдоты, вечер шёл как – то сдержанно, но торжественно и тепло. Все были очень, необыкновенно добрые и домашние.
И.
Только к концу, вернее близко к полуночи, встал парень, друг нашего богатыря, брата Вити.
… Он, вышел из за стола, принёс гармошку, но не ту, Витькину, деревянно звучавшую, а тульскую звонкую и попросил.
– Посмотри, попробуй, вот купил, хочу играть. Потом сына научу.
Я взял. Рванул меха, в меру, хоть и чужая. Всё равно жалко. Проиграл всякие попурри, хорошааа!
Он взял её у меня поставил на стол, в угол под образами, укрыл маленьким ковриком и сел рядом со своей женой.
Чуть – чуть её нечаянно задел, и, с неё сдвинулся платок, плед, которым она прикрывала будто от прохлады свой животик…
– И тут я заметил, что таам, уже давно просится, наружу сынок, и видимо не один, потому, что размер был такой, как у той мамаши – термитницы, которая только и делает, что десятками пущает на свет Божий маленьких – премаленьких, как с конвейера, термитиков, малышей – фабрика да и только. Но это было минутное видение. Там место только для одного, но богатырёнка.
Минута оказалась долгой, все ждали, и заметно было, очень волновались. Я посмотрел на нашего богатыря. Он улыбался и мне, почему то подмигнул, сразу обоими глазами, дескать, держись. И, будущий папаша, достал, как из воздуха, в цирке, коньяк, поставил на стол. Потом сам налил всем, и, торжественно, так, с сердцем, выдал.
– За тебя.
– Ну, за меня, так за меня. Мало ли за гармонистов поднимают тост. И поют ещё более щедрые частушки, как когда то пели мне на Кубани. Тоже на свадьбе,
… – А гармонисту за игрууу, …ц…ой, нет, деевку поросячую.
– Было… И такое было.
Но юмор мой пошёл не в ту степь. Он кивнул на своего соседа, который сидел рядом.
– Ты этого знаешь?
На лице его светлом и чистом я заметил грустиночку, такую, нежную, нежную. Я сказал как всегда.
– Да, видел, припоминаю, но не помню где.
– Ну, вспоминай, вспомни свадьбу…
Показал снова на него и рассказал, рассказал таак, как спел оперетту, с весёлыми нотками в голосе…
Поведал, как они его уложили в сенцах со старой бабкой, в ту кучу малу, где валялись все перезревшие…
– Нас они, ох, как накачали, мать его за ногу. И проснулся я, аж, в десять на другой день. Правда, потом три дня плевался и на ту старую невинность. Так они, мать их в табуретку, и раздели нас обоих. Вот тебе и брачная, святая ночь с девственницей, шестидесятилетней
древности. Я, ещё, утром, спросонья не разобрался, положил ей руку под шею. И когда уже увидел вишнёвые,… когда то губки, да там и лица не было,– одни морщины и торчал один единственный зуб, и её милое, может быть, когда то личико…– Ну – ка, Вась покажи, какой.
– Василь, Василь, ну ладно, не стесняйся, давно это было.
– Покажи Коле.
Тот скорчил гримасу, оттянул нижнюю губу и просунул палец, которым и показал то место, где, когда то, до свадьбы, правда, был зуб и не один…….
Снова налили, сказали тост, за мужество и мужскую дружбу, в которой никто никому никогда в карман не нас…, ой нет, не подложит свинью. А потому что шило всегда увидят и будет оно торчать из мешка.
Снова зашумели, заговорили, а папа, который теперь станет всё – таки папой, торжественно произнёс.
– Вот.
– Видишь гармонь…
– Это тебе. Витя мне рассказал, как ты всё своё богатство продал, чтоб не искушать судьбу.
– А судьба не тётка, от неё не спрятаться, не смыться. И зубов то всего тридцать…
– Сколько, осталось? Вась, А?
– Коля, я, нет, не я, – мы с женой, очень тебя просим, будь нашим крёстным. Крёстным отцом моего, ой нет, нашего ребёнка. А гармонь мне не нужна, у меня медведь, не наступил на ухо, нет, он, стервец, просто туда пописял и, заморозил. Это, говорят только медведи – шатуны такое могут вытворять…
– Ну, ребята, давайте за друзей, за тебя, Витя, и помни, как говорят, умный к умному, а я к табе. И, вот ещё одна мудрость. Не говори, кто ты, скажи кто друзья твои.
– Заходите к нам в гости. Устроим салют, брызгами шампанского пришедшего в этот мир.
– Наливай, на коня!!!
… Уходили все дружно и шумно.
Кавалькаду сопровождало какое то шепелявое шуршание, речитатив.
А. Это, он, невезучий, когда пытался говорить, воздух проходил в том месте, где, когда то были три зуба, слова получались не ясные со свистом и шипением, как будто эхо.
– Да.
–Это было эхо.
Эхо, спело народную мудрость.
– Не рой другому яму, сам в неё и попадёшь.
– Эхо.
Это было эхо Судьбы.
А его, эхо, шепелявило, свистело.
– Не везучий я, какой то. В моей житухе всегда вот так: кому гонорар, а мне гонорея.
Вторая жизнь
Откровения о Боголюбове
Пожилой гармонист, поживший, отметивший, свой, надеялся не последний юбилей – 77 лет, сидел и размышлял.
Он и раньше их чтил, любил эти цифры… такие красивые – 44, 55, 66. Теперь вот эти, две семёрки. А сейчас пригрелся на солнышке, и запел под собственный аккомпонимент – гармонь. Песню почти не исказил, но слова подходили, помогали вспоминать былое.
… – Дождливым вечером, вечером, вечером,
– Когда совсем, уже совсем мне делать нечего,
– И приземлился за столом, погоревал о том, о сём…
– Неет.
Там, в этой песне, слова, …пора, в путь дорогу, да ещё и дальнюю, пойдём.