Сказания о недосказанном
Шрифт:
Какая то клей, или палитура, которой в быту пользовали как строительная приправа для отделки. И когда их пообещали посадить в другой санаторий, правда зарешеченный, они принесли пустую бутылку со своих далеко не коллекционных подвалов Ялты. Главный прочёл завод, который выпускал этот настрой материал, и понял, что нужно звонить в этот город и узнать, что это и как их лечить. Алкаши. Развалины. Здоровье сплошная ржавчина. А спасать надо. И, когда дозвонился, прибежал, и почти плакал только непонятно что это было восторг, или оплакивание смехом уходящих к своим пра пра бабушкам. Потом успокоился и рассказал.
–
… Услышал смех, я пригрозил, что это уже преступление, а он хохочет. Потом ещё, отсмеялся, успокоил меня, да и себя. Ясным голосом, как на профсоюзном собрании, выдал речь.
– У нас в городе половина мужиков уже ходят такие синезелёные, и ничего. Никто их не трогает. Милиция таких тоже не собирает, и не поют известную прибаутку.
– Мала куча, больше лучше.
И. И потом совсем успокоил меня, слышал, что в морг привозят их чаще всех вместе взятых остальных упокоенных, не по собственному желанию. А эти что. Они добровольцы. Так что не волнуйтесь. Это неисправимо. Я их коньяком не собираюсь угощать. Они выбрали свой путь в никуда. И положил трубку.
– Так что и мы с милицией договорились на нейтралитет. Я их не выписал, они совершили побег. Это уже не моя забота.
– Восемнадцатая палата, ну ка, все домой.
– Так, молодцы,– говорил седой грозный врач.
– А как мы?
– Хорошо. Хором завопили все.
– Домой, жалобно запищали с разных кроватей вмиг улёгшиеся мужики.
– На что жалуетесь?
– Как анализы?
– Палочек нет?
– Да вон, Володя в воскресенье съездил к жене, у него всё хорошо с палочками, а я сегодня встаю, а у меня простынь как палатка и комары искусали его, мой пиллерс, и меня. Так всю ночь и проспал без простыни в палатке. А под утро пришлось к ноге привязать…
Доктор улыбнулся и тихо вышел из палаты.
– Там воон, тарелка с какой то кашей, рядом стояла и капельница. Продолжал выздоравливающий, уже говорил всем, которые и так всё это видели и смирились… А он продолжал.
– Всё это завершал аромат крепкого и терпкого. Вон, там, тот, толстый часто снимал свои чёрные, спортивного покроя трусы ниже коленей и по коридору ночью дефилировал голяком в таком маскхалате, все кто стоял в коридоре, и просто стонал – разбегались. Он мог рухнуть в любую секунду, этот набитый мясом и вонью, громадина и только те, кто был прибит и пришит, пригвождён к кровати, системой капельниц, лежали и только молились, хотя бы не на меня свалился. А нянечки ругались, как им надоело поворачивать с боку на бок, как он ночью кричал, и не давал всем покоя. И, вот деда втолкнули, а рядом села его кокетливая, но тоже, видимо, брезгливая бабуля, с отвисшей как и у деда нижней губой до бороды.
– Ну, молодцы. Раз шутите, значит всё хорошо. Так, Так. Стул как?
– Нормально, три дня уже нет.
– Как?
– Да вот так.
– Вон, тот парень сказал, нужен другой стол, не номер четыре, а номер два, или одиннадцатый, где мясо, борщ. От манной кашки говорит, тишина, как в гробе…
– Говорит, чтобы был стул, нужен накрытый стол.
– А это кто
сказал, спросил доктор.– Да вон тот парень.
– Ну и ну.
– Какой у тебя стол? Один день номер два.
– А потуги были, но не получилось. Через дня три смогу на анализ наковырять маленький орешек, у соседа, он добрый. Не жадный. Даст.
– Гы, гы, – ржали мужики.
– Ну молодец,
– Доктор, почему вы сказали не всем кардиограмму?
– Пульс у вас не очень.
– У меня было с сердцем не полный порядок, аритмия, потом подлечил. А что могло отравление отразиться на сердце?
– Конечно, такое сильное отравление, но не паникуйте. Вот завтра проверим, тогда и будем говорить.
– А я не боюсь, я его сам вылечу.
– Как?
– Зарядка. Дыхание. Йога… Я уже сегодня делал полную нагрузку.
– Посмотрим. Ещё раз посмотрим.
– Всё. Вы свободны. Можете вставать и идти на улицу.
– Доктор, а меня когда выпишите?
– Вот завтра получим анализы. И если отрицательные, будьте здоровы. А вам когда нужно?
–В пятницу до обеда.
– Э, нет голубчик. Нет, дорогой, вы меня за жабры берёте.
– Ну, хоть в субботу.
– Посмотрим. А вам когда нужно быть там, на вашем выставкоме?
– В пятницу, к одиннадцати. В Симферополе.
– Не знаю, не знаю. Не обещаю. А когда вы к нам прибыли?
– В пятницу, ночью.
– Не знаю. Не знаю.
– Ну, хоть в субботу, доктор.
– А, посмотрим.
Он снова загрустил, что пропало столько времени. Так сейчас нужно и ремонт дома заканчивают строители, посмотреть, проверить. А то и бросят с недоделками, и работы отвозить в Симферополь. Сегодня, на третий день дозвонился на завод, и сказал что в больнице. Ребята развели руками – да ты что, да как? И единственная просьба была, если из дома позвонят, или приедут на завод, сказать, что уехал в Симферополь и не сказал, когда прибудет, а то они, жена, дочь и тёща собирались в гости в отпуск, пусть едут. А то и его будут тиранить, поехать, а куда, да и на чём? Их машина на ремонте, а этих родственничков жены, не допросишься. Дед, как всегда будет ныть, и материться.
Снова перебирал в памяти, то утро в день отъезда. Он пять дней дома работал с восьми утра до девяти вечера. Устал, согнулся, а утром у тестя во дворе делал зарядку, дом свой на ремонте. А дочь и жена были у них, вот уже почти два месяца. Дед увидел, зять машет руками, приседает, прыгает зять. Посмотрел. Сморщился. И, брякнул.
– Ты какого это хера трясёшь мудями? Издыхать тебе скоро, а ты, трисёшь, трисёшь…Если хилый, на кизяках затёртый, чего с тебя возьмёшь!
Но увидел злое лицо зятя, ушёл к соседке, бабке и запел свою арию, почти Каварадоси…
– Ды вот зарядку делаить, Колькя, трисёть, трисёть, чаго трясёть, бяри мяшок. Ды пошёл, пошёл, иди за травой. Козу держим, а кому, вот, некому водить, чтоб травку жрала. Молочко вооо, хорошее тячеть из под яё.
Бабка соседка, знала его, часто шумного, категоричного. Он фронтовик, разведчик переднего края, Берлин штурмовал. Труженик, в колхозе в гараже слесарем работает, бывший студент авиационного московского училища. Тогда до войны авиационный механик, с ним не поспоришь. Отматерит и пошлёт так далеко, что и края Света не увидеть.