Сказания о недосказанном

Вечер, обычно свободное время и я ещё занимался в кружке морского моделирования, и спустил со своих стапелей целую подводную лодку. Она была чудо новейших отечественных достижений. Ходила в поход, плавание, уходила под воду, погружалась, как положено и, даже всплывала носом вперёд. Мотор ультрасовременный, резинка от домашних трусов. И, величали это чудо…

Резиномотор… Почему так, да мы должны были носить кальсоны, ну почти армия…Потом эту модель увезли в столицу Крыма, Симферополь, на областные соревнования судомоделистов Крымской области, тогда это было так.

Я гармонист.

Или проще, трезвенник.

В это же самое время, горячих соревнований мне сообщили родители, что мой дружок устраивает свадьбу, и я приглашён.

Вот она наша тихая деревушка, Красный Пахарь, 12 домиков не очень далеко от Джанкоя.

Там, в этом Пахаре, мы с друзьями отработали два дня на этой свадьбе. Почему отработали? Да я уже тогда научился на гармошке пиликать, но все говорили, что хорошо уже получалось.

И вот прошёл день, второй, всё было, как на свадьбе, настоящей, весело и дружно, только, как в песне пелось, ночка коротка, расставаться нужно…

А на третий день мы уже возвращались по домам. Я, в окружении девчёнок, ребят, шёл, играл, остальные свадебные ребята,– пели и пританцовывали. Гармонист, конечно, был пуп земли, центр внимания. Патефоны уже ушли в никуда, музыку слушали и танцевали, когда приезжала кинопередвижка. Вот тогда и танцы, и кино было, но весьма редко, очень редко.

Почти в центре нашего села, стоял, красовался красавец журавлик,– колодец с ключевой водицей, огромное деревянное корыто, где угощали коров, которые возвращались с пастбища, вот и мы подошли к колодцу, девушки, во главе с королевной, – Королёвой Ниной, запели, а величали её, за голос. Даа, это был голос. Радость для всех и, конечно для меня. Потом пропели ещё пару сердечных песен и все потихоньку по одному пошли по домам.

Почти у самого дома, где мы жили, стояла моя мама и отчим, а, а, рядом, между ними,– мужчина, в военной форме…

… Неужели. Отец. Живой… Я уцепился, за соломинку, было же у нас у мамы в документах, извещение, *пропал без вести.* Бывали случаи и похоронки приходили, и, и, через пять лет, возвращались живёхонькие, и почти здоровые, не инвалиды, но таких было мало и очень. Редко.

… И мы ждали. Ошибку ждали и лелеяли, обманывали себя и утешали хоть такой хрупкой надеждой. Ах, как мы хотели этой ошибки.

***

Мама представила меня.

– Это мой младший сын, старший уже работает в Керчи. Судосборщик. Окончил ремесленное училище. А Коля в этом году уже получит специальность. Тоже судосборщиком будет. Директор на родительском собрании, хвалил. Я ездила тогда в Керчь, говорит он, даже, подал, написал, рацпредложение, как нужно делать нос корабля. Я так и не поняла, зачем кораблю нос. Но это было.

Военный отдал мне честь как своему начальнику, торжественно так, с большим пафосом, сказал.

… – Я так и думал, сын партизана будет таким. Именно таким должен быть. Красивым, стройным. Строгим. Трезвым. Мало я видел, когда возвращаются со свадьбы трезвые, да ещё и главный герой. Всё – таки не генерал, – всегда были гармонисты!

Потом уже дома, он ещё раз похвалил, за то, что я всего за один год научился, без преподавателя, самоучка, говорили в таких случаях тогда, умею хорошо играть да ещё и в меру пить. Вечером он много рассказывал, о жизни крымских партизан и, что склады с продовольствием, были разграблены предателями. А наши ребята, были в очень трудных условиях. Голод и трудности, от которых многие и погибли. Подводная лодка, которую прислал Сталин, не смогла снять партизан, спасти. Так никто и не узнал, была она или затопила фашистская авиация. А те партизаны, которые остались в землянках, они не смогли уже идти с нами, к морю, где мы ждали подлодку и помощь. Так их похоронили, недалеко от нашей базы.

Он, военный ушёл, мы тепло простились.

… Больше его никто не видел. Не прислал и фотографии, которые у него сохранились, как говорил тогда нам.

… Снова я листаю страницы своих дневников, которые спят иногда беспробудным сном в моей памяти.

А ведь какое хорошее свойство памяти,– забывать, но не всё стирать с её тайников.

… Тёмная полоса жизни, светлая, очень тёмная, а иногда и чёрная, она Память знает то, что нужно спрятать, что бы потом, если постараться…всплыть, выйти к солнышку, на морской простор, как выходит подлодка, после ледового похода, и снова свежий воздух. Солнце. Жизнь.

*

…Я уже на заводе Залив, работаю художником. Тогда думал – счастливая случайность.

В общежитии, где нас разместили – выпускников ремесла, было четыре человека в комнате. Все вкалывали, как все говорили об этой почти героически трудной участи. А я, тогда уже считал себя ещё и художником. Смог. Сумел, всю комнату украсить, как тогда говорили, картинами Айвазовского, Боголюбова, Шишкина. Это, конечно были копии, да ещё с плохих репродукций и открыток, которые тогда продавались везде.

… Однажды, нас выпускников, – работяг, посетили в общежитии директор завода, руководители – парторг, начальник цеха. Помню, Хорошилов, фамилия его была, они тогда увидели и очень понравились мои копии таких мастеров. Вот тогда-то и решили перевести меня, из варяг в греки. Из судосборщиков в художники.

Но самое смешное было то, что я сам считал себя уже художником и думал: буду считать себя настоящим, если нарисую трёх богатырей, не напишу, а, а нарисую. Вот так понимал свои достижения, цели и задачи, творческого роста. Но сейчас разговор о другом, – мастерстве пития.

При заводе, точнее, на самом берегу, в Камыш Буруне, посёлке, был ночной профилакторий, там отдыхали и поправляли своё здоровье рабочие, вредной специальности. А там и не было других, все почти, были вредные и опасные. Но мне удалось, побывать там. Рабочих возили на завод в грузовиках, крытых брезентом. А от посёлка Аршинцево, где жили, почти все заводские были километры, до этого завода. И вот помнится шутки крымской погоды,– гололедица. Рабочий день начинается ровно в восемь утра. Все бегут на остановку заводского транспорта. Бегут. Как в цирке. На ногах тёрки, домашней кухни, на которых из морковки готовят почти деликатес, растирают, и сахарную свеклу, морковку. А тут гололедица, ноги не держатся на земле матушке, а на работу опоздал, …не враг народа, но по головке не погладят. 1952 год.

И вот на ботинки одевали, умудрялись как то, эти тёрки и прыгали с прискоком до самого грузовика. Он переполнен, лестничка высоко.

… Подпрыгивая и скользя как корова на льду без коньков… приблизилась, придрыгала, девушка. А на подножку, нет, нет уже сил, поставить ногу. Юбка мешает. Она и так и эдак,– никак. А мужики сидят и ржут. Ну, давай, а то уже гудит. Сейчас тронет. Опоздаем. Каюк тогда всем.

Она махнула руками, задрала, закатила свою юбочку, рабочую выше почти резинки, нужной для поддержки остального одеяния, явно не стриптиза, и стала своей красивой ногою на первую ступеньку, из арматурной стали, на задней створки борта грузовика. Ребята помогли. Усадили, поправили все её одевания раздевания. И машина загудела, заскользила. Не опоздаем. Теперь. До заводского гудка. А время было, ох и ах. Сталин только ушёл в райские края, а дисциплина была в ежовых рукавицах. Вот те и сказ, не сказка. И многие рабочие шли пешком. Тёрки и всё что могло хоть как то помогать двигаться к проходной военного завода.