Скопа Московская
Шрифт:
[1] 26 августа — сретение (встреча) иконы в Москве и избавление от Тамерлана в 1395 году
* * *
Москва Делагарди категорически не нравилась. Слишком суетная и громкая. Да к тому же кругом церкви да храмы с их золотыми маковками и пышным убранством, которые претили лютеранину Делагарди. Отец его крещён католиком и даже едва не стал монахом, наверное, это навсегда отвратило его от католичества и на службе шведскому королю он перекрестился в лютеранской церкви. Правда, чужаку в Швеции серьёзной карьеры было не сделать, не сменив веру. Потому из детей своих Понтус Де Ла Гарди вместе с супругой воспитывали лютеранами, правда без фанатизма, присущего многим родителям знакомцев семьи. В Москве, само собой, не было
Вера, рассуждал про себя Делагарди, определяет само бытие не только отдельных людей, но и целых народов. Русские были парадоксально суетливы и при этом неторопливы, а всё дело в их вере с долгими песнопениями, гимнами и проповедями, которые читают чинные попы в рясах с золотым окладом. Нужно иметь массу терпения, чтобы выстоять воскресную службу, не говоря уж о праздничных. Но после этого остаётся очень мало времени на мирские дела и приходится постоянно торопиться. Лютеране же в отличие от православных куда меньше проводят в церкви и на решение повседневных проблем у них намного больше времени, потому и вечной суеты, дополненной удивительно неторопливостью, свойственной русским, в той же Швеции нет. Ну или меньше, по крайней мере, честно признавал Делагарди.
К царю наёмного генерала, конечно же, не допустили. Он даже в Кремль не попал, хотя и стремился. Стрельцы просто сомкнули перед ним и сопровождавшими его офицерами массивные лезвия бердышей. Ругаться было попросту бессмысленно, на всё у стрельцов был один ответ «Не велено». И как с этим спорить? Сам человек военный, Делагарди отлично понимал, что такое приказ.
Задерживаться в Москве он не собирался. Лишь после неудачного визита в Кремль заехал на двор князя Скопина, чтобы рассказать его матери с супругой, что Михаэль жив и здоров, даже не ранен, и передать весточку от него. Однако на дворе Делагарди ждал сюрприз, а если быть точным, то сразу два. Хотя второй скорее для Михаэля, однако и наёмный генерал не удержался от улыбки, увидев, как Александра, супруга Скопина, так и норовит прикрыть живот сразу обеими руками. А когда думает, что никто не видит, ещё и крестит его, чтобы отогнать зло от ребёнка, что носит под сердцем. Конечно, свободное русское платье скрывало беременность, однако и Делагарди не был полным профаном по женской части и видел несколько больше, чем другие мужчины.
А вот первый сюрприз был именно для Делагарди, потому что уж кого не ожидал он застать в гостях у семьи Скопина, так это царёва брата князя Ивана-Пуговку. Тот вышел встретить генерала вместе с матерью и женой Михаэля и даже обнял Делагарди, как и положено боевому товарищу. Вместе они не дрались, однако Делагарди отлично помнил, что благодаря рассудительности князя удалось спасти большую часть поместной конницы из рязанских и калужских дворян и детей боярских от яростной контратаки гусар во время попытки пленения польского короля. Быть может, кто другой и посчитал бы князя Ивана трусом, да только он им не был точно, а вовремя покинуть поле боя — это такой же талант, как и вовремя нанести удар. Отступать тоже приходится, хотя это не нравится большинству полководцев.
По русскому обычаю Делагарди усадили за стол на почётное место рядом с князем Иваном. Женщины сидели отдельно, а Александра и вовсе вскоре ушла, оставив их на попечении матери князя Елены.
— Ты мои слова воеводе передай, Якоб, — негромко произнёс князь Иван, отрываясь от еды и запивая её пивом. Крепкого на столе не было, только пиво да квас, — я в Кремле каждый день с братом вижусь, и скажу так, плохи наши дела. Братец Дмитрий царю в уши натурально яд льёт, а тот уже верит. Всё, что не скажешь, на свой лад выворачивает. Что Жигимонта не добил под Смоленском да перемирие с ним заключил, в его устах прямо-таки предательство. Людей нового строя называет войском Михаила, с которым тот на Москву пойдёт, потому как они одному ему преданы. Христиана Сомме, который из Царёва Займища на Родину поехал, едва не посланником от Михаила к твоему королю выводит. Попытку захватить Жигимонта вывернул так, что Михаил с ляшских королём сговориться хотел. Чего только не городит братец Дмитрий, а царь верит ему.
—
Но почему? — удивился Делагарди, которому при всём его спокойном нраве, было сложно выдерживать тихий тон разговора, настолько его переполняли эмоции. — Почему верит?Говорить правильно в таком состоянии духа было сложно, потому Якоб Понтуссон старался произносить только отдельные слова, так было проще.
— Трон под братом Василием шатается, — заявил князь Иван. — Победы есть, а врагов меньше не становится. Жигимонт на Калугу идёт, и что у него там с воровским царьком за дела — бог весть. Царь не доверяет Михаилу, что бы я ему ни говорил, он верит Дмитрию, потому что тот всегда рядом. Царь уже с Крым-Гиреями сговориться готов, чтобы ударили на калужского вора, лишь бы не трогать войско князя Михаила. Оставит его якобы в резерве, а после вовсе распустит по домам, лишь бы лишить Михаила преданных воевод и войска.
— Но это, — опешил Делагарди, — это же смерть…
— Да как сказать, — пожал плечами князь Иван, — у нас не зря говорят, с кем хан, тот и пан. Крымцы могут побить калужских казаков.
— Но с гусары не справятся никогда, — решительно заявил Делагарди. — Гусары слишком великий сила для них.
— Что есть, то есть, — согласился князь Иван, — да только царь хочет побыстрее разбить калужских воров, пока те не спелись с Жигимонтом.
— Но как такое возможно? — не понял Делагарди. — В Калуге сидит bedragare,[1] который не будет служить польский король.
— Так не вечно ж ему быть, — пожал плечами князь Иван. — Гришка-вор, что первым на престол самозван влез, недолго просидел на нём, аккурат до своей свадьбы. Второй тоже может вот так сгинуть, когда войско жигимонтово к Калуге подступит. А царица при воре всё та же ляшка, она-то своему королю в ноги и кинется, мол, защити, государь, честную вдовицу. Вот и пойдёт Жигимонт на Москву по её приглашению. Политика. Да здесь, Якоб, неладно всё. Брата Василия боярским царём кличут, а бояре-то за спиной сговариваются с Жигимонтом, чтобы пригласить на престол сына его Владислава-королевича. Тоже повод вести на Москву войско, коли оттуда приглашают.
— Михаэль был прав, — скорее самому себе произнёс Делагарди. — Нужно сделать так, чтобы царь приехал в Можайск. Быть может, при личной встрече Михаэль сумеет переубедить его.
— Вот только царь Василий и из Кремля-то редко выбирается, — вздохнул князь Иван, — не говоря уж о том, чтобы Москву покидать.
— Parad, — вдруг произнёс Делагарди, — нужен parad. У вас же есть такая традиция, так?
— Парад? — теперь пришла очередь князя Ивана не понимать собеседника.
— Ну, — прищёлкнул пальцами Делагарди, — когда царь приезжает и осматривает войска. На пригодность. Мне Михаэль говорил. Раньше каждый год они были.
— Смотр, — понял, наконец, что имеет в виду свей, князь Иван, — царёв смотр войску. А ведь дельная мысль, Якоб Понтуссович, — развеселился он, — осталось только самого царя убедить, что он должен его в Можайске устроить. Ну да это моя забота теперь, Якоб Понтуссович, а ты езжай к Михаилу и расскажи ему обо всём. Я же здесь сделаю всё, что смогу.
Делагарди и в самом деле не задержался ни на дворе у князя Скопина, выйдя из-за стола, как только просидел приличное время, ни в Москве. Вечером того же дня вместе с офицерами, которые тоже отобедали в гостях у родительницы князя, только не за большим столом, он покинул столицу и поспешил к Можайску, где уже собиралось войско.
[1] Самозванец (шведск.)
* * *
Калужский царёк любил одну лишь охоту на зайцев. Поднимать не то что медведя, а даже благородного оленя или могучего сохатого он не хотел — попросту боялся, ведь в такой охоте и убить могут. Зверь-то опасный. Хуже только кабаны — с этими он никогда не имел дела и начинать не спешил, хотя многие из его бояр частенько ездили охотиться на этих могучих и, главное, непредсказуемых зверей. А вот зайцы — другое дело. Можно и удаль показать, меткость опять же, умение в седле держаться, и опасности нет никакой. Разве что с седла свалишься да шею свернёшь. Но оно ведь и со своего крыльца так упасть можно. Как ни боязлив был царёк, а в седле держался не хуже казаков и поляков, да и из лука стрелять был горазд прямо как татарин или природный русский дворянин.