Скопа Московская
Шрифт:
— Боярским царём меня кличут, — невесело усмехнулся Василий, — а я им и не царь вовсе. Плетут сети что твои пауки за моей спиной. С ляхами сговариваются, думаешь не ведаю про то? Ты вон за Захаром Ляпуновым приглядывал, а брат его, Прокопий, из Рязани сам сюда приехал, вроде как вместо брата. И тоже плетёт.
— Так и бери его с собой, — решительно предложил Иван. — Со всеми его рязанскими людьми. Пускай к войску Михаила присоединится, чтобы с братом вместе службу нести, раз уж из Рязани отъехал.
Тут ловкости брата позавидовал на минуту даже князь Дмитрий. Сам-то он до такого аргумента не додумался бы, потому что думал в другую сторону.
— Ты, государь, ни разу войску большого смотра не давал, — продолжил Иван. — Покажись дворянам, что за тебя пошли воевать ляха да воров калужских.
—
— Или перед роспуском, — не остался в долгу Иван, — только при роспуске и правда платить принято. Так и в Уложении[2] прописано. Ты ведь сам, брат Димитрий, говорил сколько раз, что войско Михаила нам не прокормить да и платить нечем. Вот и пошли его в бой на ляха. Будет за ним победа, всё едино платить меньше придётся.
— Смотр дам, — решил царь. — А ты, Иван, отправишься к Джанибеку с моей слёзницей. Пускай поторопится, да выйдет наперерез ляхам да ворам, что из Калуги идут.
— А что же, — удивился Иван, — Жигимонт с калужским царьком сговорился?
— Выше бери, брат, — развеселился Дмитрий, поняв, что ставший внезапно удалым меньшой братец отправится в татарам, откуда может и не вернуться, — нету больше калужского вора. Поехал на зайцев охотиться, да там его в лесу порубали незнамо кто со всего его касимовскими татарами.
— Так выходит теперь ляхи сговариваются с Заруцким и прочими воровскими боярами из Калуги, — без особых вопросительных интонаций в голосе поинтересовался Иван.
— Да уже, почитай, сговорились, — отмахнулся Дмитрий. — Маришка, поскудница, дважды воровская жена, упала Жигимонту с ноги, и тот, идолище, признал байстрюка её, которым он тяжела, сыном царским. Теперь вора покойного не иначе как братом своим кличет, и на Москву идёт, якобы освобождать престол для истинного царя.
— Не зря он у езуитов воспитывался, — кивнул Иван. — Да сами они в его окружении точно есть. Подсказали как от присяги своей отвертеться.
— Было у нас два врага, — произнёс царь Василий, — а теперь один стал, да сильнее он вдвое.
— Потому и нельзя войско Михаила распускать, — снова насел на него Иван. — Татары союзник ненадёжный, то ты, государь, сам знаешь.
— И Мишка, выходит, надёжный? — тут же встрял Дмитрий.
— Я был при нём, — кивнул Иван, снова обращаясь к царю, а не к среднему брату, — и вот тебе моё слово, нет крамолы в войске Михаила. Верен он нам и Отчизне.
— А кому больше? — спросил Дмитрий.
Вот тут не смог солгать Иван-Пуговка, хотя с детства вроде бы врать умел складно.
— Отчизне, государь, — честно ответил он.
— Ступай, брат, — кивнул ему царь Василий, — собирайся в Серпухов, к Джанибеку. Надобно ему поскорее в поход выступить.
Поклонился в ответ князь Иван-Пуговка и вышел из царёв палат. И сам он не знал, добился ли желаемого. Да только думать теперь следовало о другом. Ехать с посольством к крымцам дело опасное, а уж торопить их так и подавно, однако ослушаться брата он не смел. Надо будет все дела уладить, из Серпухова он может вернуться нескоро, а может и вовсе не вернуться.
[1]Поминки (в крымских документах также тыш, казна) — выплаты Русского государства Крымскому ханству в XV—XVII веках, имевшие в разные периоды регулярный или нерегулярный характер. Выплачивались они как деньгами, так и натурой (меха, моржовый клык). Аналогичные выплаты Крымскому ханству имели место также со стороны Речи Посполитой. Русское государство, а также некоторые историки рассматривали поминки как дары, однако другие исследователи считают их разновидностью дани
[2]Уложение о службе 1551—1556 г. — законодательный акт, определивший порядок службы в России XVI века. Уложение о службе, часть единого «Приговора царского о службе», завершает выработку правовых основ поместного землевладения и вместе с тем является завершением процесса перестройки Войска Русского государства. На месте старых военных дружин времен феодальной раздробленности создается единое войско нового типа — «дворянское войско» и разрядные полки, центральной фигурой которой является дворянин, «служилый человек». В качестве царского «пожалования» «служилым людям» предоставлялись поместья за счёт уравнительного «землемерия» и излишков земли у «вельмож,
оскудевших службой», то есть тех, «кто землю держит, а службы с неё не платит». Каждый дворянин в зависимости от имевшегося у него количества земли определенного качества («худой», «средней», «доброй») выставлял определенное число вооруженных всадников (например, одного с каждых 150 десятин). Тот, кто выводил людей больше, чем положено, получал денежную «помогу», а кто меньше — платил штраф.* * *
Король польский вступал в Калугу натурально как завоеватель. У ворот города его встречала целая делегация, возглавляемая, конечно же, Мариной, воровской царицей. Лишь на шаг позади неё стояли атаман Заруцкий, что попробовал было себя под Смоленском да сбежал из войска Жолкевского, и князь Трубецкой. Если казак Заруцкий одевался на польский манер и его даже можно было издали принять за шляхтича, то Трубецкой был князь московитский и оделся как положено в длиннополый опашень, нацепив обязательную шапку трубой, которой такой же боярин Заруцкий пренебрёг. Тут же был и Ян Пётр Сапега, правда, в первые ряды не совался, хотя там ему было самое место, как гетману покойного царька. Царица Марина, которая больше не выглядела императрицей Российской, все видом своим старалась показать смирение перед монархом и платье надела такое, что подчёркивало её положение, обтягивая заметно выросший живот.
Когда конь короля остановился, Марина картинным движением упала на колени и протянула руки к конским копытам.
— Молю тебя, брат мой Сигизмунд, — проговорила она просительным тоном, к которому вообще-то не привыкла, — защити меня и сына моего от происков лжецаря, что в Москве засел. Лишь на тебя, государь и брат мой, уповаю.
Это был неожиданный поворот, к которому Сигизмунд оказался не готов. План, который ему предложил Лев Сапега и на который он скрепя сердце согласился, рушился прямо на глазах. Сейчас он мог проигнорировать просьбу Марины, отправив её к отцу, тем более что тот находится рядом, прямо в королевской свите. Вот только этот поступок не лучшим образом скажется на будущих отношениях с бывшими придворными царька. На самого калужского царька можно было бы и наплевать, но на Заруцкого с его казаками и Трубецкого, который управлял большей частью войска самозванца, уже не получалось. Они могут попросту уйти и увести своих людей, и сделать с этим Сигизмунд ничего не сумеет. Затевать войну ещё и с ними было глупо, даже после победы у него не останется войска, чтобы продолжать поход на Москву. А значит, планы придётся меня на ходу. И Сигизмунд поступил так, как, наверное, не ожидал никто среди присутствующих. Порой король польский мог удивить всех, даже себя самого.
Он ловко спрыгнул с седла и продолжением движения опустился на колено перед Мариной.
— Сударыня, — произнёс он так, чтобы услышали все, — дайте я помогу вам подняться. Негоже сестре стоять перед братом на коленях.
И он аккуратно поднял её на ноги. Марина замерла, сама не зная, что ей сказать. Однако этого и не требовалось. Сейчас на сцене было место лишь для одного актёра, остальным досталась роль статистов. Слов им не полагалось.
— Я швырну московскую корону под ваши ноги, — заявил он, — а ваш сын, наследник законного московского царя, воссядет в Кремле и наденет шапку Мономаха. Я сделаю его московским царём.
Тут бы разразиться овациям, достойным лучшим театров Европы или хотя бы трубам запеть. Но вместо этого слова Сигизмунда встретил тишина, вот только звучала она куда громче любых труб и громовых аплодисментов.
Глава двадцатая
Нарская конфузия
Как всякий Чингизид, а Крым-Гераи были потомками величайшего из ханов, ведя свой рода от Джанак-оглана, младшего брата отца хана Тохтамыша, потомка Тука-Тимура, тринадцатого сына Джучи, старшего сына Чингисхана, Джанибек-Герай не стал входить в Серпухов. Чингизиды входят только в покорённые города. Его орда, а своё войско он предпочитал называть именно так, разбила стан за его стенами, пугая серпуховчан целым морем юрт самого разного размера и табунами коней, объедавших траву на много вёрст окрест.