Следователи

Вечер. Густые сумерки. Силы уходили куда-то в землю. Но ей казалось, главное — встать. Если встать, то сразу станет легче и можно идти. Не валяться же здесь, среди улицы, всю ночь. Стыд-то какой! Девочка правой рукой одернула платьице в горошек и поджала ноги. Озноб. И ни души на улице, только где-то вдали слышатся женские голоса. И боль, боль, малиновая, тягучая. «О-о-ох! Мамочка, мама...» Она жалобно заплакала, тоненько и негромко. Мельком подумалось, что вот от мамы-то уж ей попадет — точно! И опять тут же вспомнились короткие, страшные удары ножом в живот. Она сперва даже не поняла, что у него в руке нож. Она вообще ничего не успела понять тогда и поэтому даже не защищалась, а смотрела на него во все глаза, медленно оседая на асфальтовую дорожку. Но он нагнулся и ударил ее еще два раза, уже сидящую. Она только вскрикнула: «Больно!» И все. Когда он отошел от нее, девочка еще подумала: «Ладно, хоть не убил...» Но она боялась отвести от него глаза и, сраженная неожиданной болью, четко видела, как он закружился на месте, потом стал рыться в карманах, достал что-то белое, опять взглянул на нее:

— То-то! Теперь будешь знать!

Нож он все еще держал, вытянув перед собой, осторожно, боясь запачкать пиджак. Он, видимо, хотел чем-то вытереть лезвие, то ли носовым платком, то ли еще чем, но ей это было не важно, она смотрела только на его лицо, серое, туманное и необъяснимо страшное. Ей казалось, что он беззубый. Он снова попытался что-то найти в карманах, но потом, видимо, раздумал.

— Поняла? Теперь будешь знать! Фифа! Мы тоже гордые. То-то! Поняла?

Она не очень вникала в смысл его слов, ей хотелось кричать, боль ее переполняла, но она не унизилась перед ним до крика, а лишь, крепче зажав раны и окаменев, смотрела, смотрела на него... И он не выдержал. Вдруг заторопился, суетливо сунулся вправо, а потом, резко повернувшись к ней спиной, почти побежал вдоль улицы.

А она уже не могла встать. Сидела, опираясь рукой о землю, но потом все поплыло у нее перед глазами и, зажимая бок, она легла, потрясенная болью и всем тем, что было до нее. Сколько прошло времени, она не понимала. Женские голоса в черной тьме то приближались, то удалялись. Теперь, оставшись одна, девочка плакала тоненько и жалобно. Вдруг из окна дома напротив послышался голос:

— Оля, это ты?

Она встрепенулась и четко ответила куда-то в темноту:

— Я не Оля, я Ирина...

Потом она опять лежала молча какое-то время. По дороге кто-то шел, разговаривая. Теперь мужчин она боялась и голоса не подавала. Но тут ясно услышала, что идут женщины. Пока она собиралась крикнуть, они уже прошли мимо, но все-таки девочка слабо крикнула, не узнав своего глухого, чужого голоса:

— Помогите!

Они услышали и вернулись. Это были две девушки.

— Кто тут?

— Я...

— Ой, да что с ней? Зоя, смотри...

— А чего смотреть? Избили девчонку. Это надо же так...

Они подошли совсем близко. Одна наклонилась. Девочка слабо попросила:

— Помогите мне встать. Мне надо туда, — и она показала в конец квартала. — Доведите меня, пожалуйста.

Девушки попробовали приподнять ее, но она сильно застонала, запрокидывая голову:

— О-о-ой... нет, нет! — и они, оробев, опустили ее.

Тут подошли еще какие-то женщины, что-то говорили. Послышался и мужской голос. Он строго спросил:

— Как тебя звать?

— Ирина... — она отвечала еле слышно, но все понимала.

— Сколько тебе лет?

— Пятнадцать.

Он опустился на корточки и двумя пальцами приподнял полу ее голубого пальтишка. Девушка, стоявшая рядом, вскрикнула:

— Ах, да ее порезали! Вон даже кишки видно...

— «Скорую» надо! Вызывайте быстрее.

А мужчина снова спрашивал:

— Кто тебя?

— Не знаю.

— Может, у тебя есть враги?

— Что вы!..

Девочка закрыла глаза. Ей было больно говорить. Но она слышала, как загудела рядом машина, чувствовала, как ее клали на носилки и везли.

Врач в белом халате еще в машине внимательно осмотрел раны. Он и женщина рядом опять задавали вопросы, но она отвечала одно:

— Потом, потом...

Ей хотелось быстрее, быстрее доехать до этой больницы, чтобы прекратилась страшная боль. Болело все тело. Руки и ноги покалывало, как иголками. А живот жгло так, что было трудно дышать. Но она была в сознании. Она была в сознании и когда санитарки снимали с нее окровавленную одежду. Девочка попросила:

— Пожалуйста, пусть мне все сделают под наркозом... И... маме... маме ничего не говорите, пожалуйста...

Санитарки, привыкшие ко всему в травматологической больнице, только переглядывались. И когда ее повезли на каталке, длинной и дребезжащей, и ее черные волосы рассыпались по белой простыне, одна вздохнула вслед:

— Молоденькая какая... Господи, изуродовали-то как!

В коридоре девочку окружили медсестры:

— За что тебя так?

Она снова всхлипнула и уже в который раз проговорила с отчаяньем:

— Не знаю... Ни за что...

— Расскажи, как все случилось? Кто тебя ударил? Сколько их было?

— Потом, потом...

Врач вновь осмотрел ее и велел готовить к операции. Через несколько минут каталку повезли в операционную. Сестры в последний раз увидели ее черные рассыпавшиеся волосы, и все... Жить ей оставалось полчаса. Из этих дверей ее вывезут уже с остановившимся взглядом, руки ее будут беззащитно лежать вдоль юного искромсанного тела, и белая простыня уже накроет ее всю. И долго еще сестры будут вспоминать ее последние слова:

— Не знаю... Ни за что... Потом, потом...

А «потом» и не было.

14 сентября, воскресенье

«Ни за что...» Он подчеркнул эти слова, которые Ирина едва слышно с отчаянием произнесла в больнице, когда ее везли в операционную. Увы! Эти слова, а также ее «потом» стали последними для пятнадцатилетней девочки. Пять ножевых ран, каждая из которых несла смерть. Нелепую смерть. Что же произошло там, на пустынной улице? Почему погибла именно она, эта девочка, остановилось это сердечко, едва ли успевшее полюбить?.. И одновременно в тот же миг остановились сердца всех ее потомков.

Сергей Гарусов, молодой следователь прокуратуры Первомайского района города Кирова, медленно закрыл уже начавшую пухнуть папку. Да... Опрошены почти все жители ближайших домов, но никто (никто!) не показал ничего существенного, что могло бы хоть как-нибудь высветить случившееся. Никто не видел преступника. Свидетелей не было.

Следователь взглянул на часы. Стрелки неумолимо приближались к девяти вечера. Он убрал дело в сейф, выключил свет. Кончался воскресный день. На улице еще светились голубым и желтым окна. Голубым — от воспаленных телеэкранов, желтым — от усталых лампочек. Завтра для города начнется новая трудовая неделя. И полетят дни за днями. А парта Ирины в школе будет пустовать.