Следы говорят

никому не уступит, – до сих пор дядя лучший у нас охотник по кабанам.

Едем мы с Федором Ивановичем на дрожках, разговариваем. Собственно, говорит он, а я

с увлечением слушаю. Посматриваем по сторонам, ищем дичь. У дяди зоркость степного

человека. Ночью, когда сюда ехали, он просто удивил меня. Я спрашиваю: «А что, далеко

ещё?» – «Минуем вон тот курганчик, – указывает старик в сумеречную даль пальцем, – за

ним лагерь наших пастухов». Как ни напрягал я зрение, ничего не увидел вдали. Едем-едем,

1 Кроншнепы.

и только когда поровнялись с курганчиком, я заметил его при луне. Вот каковы стариковские

глаза!

Сейчас, заслонясь от солнца ладонью, Федор Иванович пристально следит за чем-то.

– Лиса! Не пойму, что она вытворяет?.. А валяется! Наверно, нашла что-нибудь пахучее!

– догадался мой спутник.

Верно! И я хорошо вижу, как лисица припадает головой к земле и трется, трется. Даже на

спине покаталась.

Ради любопытства подъезжаем ближе. Делаем это на виду у зверя, как бы отрезая ему

путь. Случается, что при таком заезде степные лисицы иногда западают. И наш зверь залег.

Суживаем круг; лиса лежит, но мордой всё время вертится в нашу сторону... Вот не

вытерпела, вскочила и понеслась. Подходим посмотреть; что её интересовало. Оказывается,

тут валялись скверно пахнувшие остатки какой-то птицы.

Федор Иванович замечает:

– Скажи ты на милость, что за оказия? Ведь вот и любой пес с нашего стана, если найдет

падаль, обязательно поваляется в ней. Вернется домой, а от него нестерпимой вонью несет.

Сейчас же окружат его другие собаки, обнюхают и по пахучему следу убегают, чтоб и самим

«надушиться».

– Это древний навык у них сохранился. Так поступала первобытная собака. По запаху,

принесенному ею на своей шерсти, стая чутьем находила путь к месту, где валялась добыча,

– высказал я свое мнение.

Старик помолчал в раздумье и промолвил:

– Похоже, что и так...

Едем дальше. Погромыхивают наши дрожки, фыркает конь, бойко дергая вожжи.

– В этих местах надо ждать дичи! – предупреждает дядя.

Как ни мудрено различить темные головки стрепетов меж кустиков травы, мы всё же

заметили стайку. Постепенно сокращая круг, приближаемся к ней. Строгая стрепет птица, к

большому табуну нечего и думать подъехать.

Попался нам маленький табунок, – видимо, ещё не пуганый. Песочно-серые стрепеты,

ростом с тетерева, один за другим пропадают из глаз, прижимаются к земле. Совсем хорошо,

теперь вплотную подпустят!

Лошадь у нас смирная, привычная к стрельбе. Мы с Федором Ивановичем берем ружья и

сходим с дрожек. Дядя с оживлением прищуривает глаза.

Толчком вверх, с треском срываясь из-под ног, стрепеты так проворно летят, с боку на

бок переворачиваясь, что видишь только серебристо-серое мельканье. Частое и очень звонкое

дребезжанье крыльев с присвистом обычно далеко слышно в степи.

Сбитые выстрелами на быстром прямом полете, птицы продолжают ещё некоторое время

кувырком нестись вперед и падают, белея брюшком в траве.

Проследили мы, куда переместилась стайка, и опять подъехали. Теперь не прячась,

настороженно вытянув шейки, стрепеты подпустили нас на дальний выстрел. Но в третий раз

не выдержали нашего приближения и заранее слетели. Пришлось искать другие табунки.

К вечеру мы приехали на полевой стан одной из колхозных бригад.

Дядя передал артельной стряпухе наши трофеи.

– Раз дедушка был в степи, значит жди дичи! – улыбнулась она.

ЗА ПЕРЕПЕЛАМИ

Вечереет. Сижу на корточках у своей походной палатки. Передо мною тлеют угольки в

ямке. Опахивая их широкополой шляпой, раздуваю докрасна, но не допускаю пламени. Над

раскаленными углями, по-охотничьи, жарю нанизанных на проволоку перепелок.

Переворачиваю их с боку на бок, и нежные перепела румянятся. Стекая с них, шипит на огне

жир.

Весь день я провел в камышовых зарослях, наблюдая осевшую там саранчу.

Проголодался. А тут аромат дичи...

Готово мое жаркое. Ставя на огонь чайник, слышу топот. Приближается всадник.

– А! Привет, привет! – говорю я Ахмету, завернувшему сюда проведать меня. – Милости

просим!

Старый чабан, стреножив коня, пускает его пастись.

Мы усаживаемся «за стол» – вокруг кошмы, покрытой камышовой плетенкой.

Покончив с дичью, не спеша принимаемся за чай. Беседуем.

Вот и солнце зашло. В этот переходный от сумерек к ночи час наступает непостижимая

тишина, – степь готовится ко сну.

Вдали заблестели огни костров. Расплывчатым пятном чуть виднеется лошадь.

Стемнело.

Выплывает луна, и когда поднялась и перестала краснеть, опять обозначился конь с

падающей от него тенью.

Бесшумно закружила сова над землей, то исчезая, то показываясь в струях лунного света.

Рассказываю Ахмету, как сегодня на просянище наткнулся на перепелов. Птиц было

много, но, жаль, легавой собаки нет, без неё так трудно искать запавшую в стерне дичь;

приходилось самому вытаптывать её и поднимать на крыло.

Прощаясь со мной, Ахмет как бы вскользь заметил:

– Говоришь, что без собаки трудно поднимать перепелок? Завтра к концу дня приеду.

Сходим за перепелами. Будешь доволен!

Я привык верить моему приятелю, – как он скажет, так и бывает. Ахмет – знатный

человек в степи, все уважают его как знатока овцеводства. И в охоте Ахмет толк понимает,

знает и любит её. Но когда другие поучают его, он не перечит. Даже хвастуна слушает молча,