Словесное древо

знаем крепко, что львиная дружба порождает едкую чесотку у людишек, тем более у

бульварных ночных собачонок! Друг мой, прошу тебя: будь спокоен. Я и так

неизмеримо страдаю за тебя в разлуке, не прибавляй к моим мукам своих — не страдай

попусту, ибо твоя боль — отзывается во мне — вплоть до физической болезни. Как

твои простуда или паратиф — откликались во мне тоже чем-то подобным даже

физически! Поэтому будь спокоен. Только о твоем спокойствии настоящее письмо мое.

Без этого его и писать бы не следовало. Уверять тебя в моей чистоте это значит ос-

корблять тебя. Да и как ты можешь допускать темные сомнения — в сердце свое? Я

улыбаюсь и плачу в одно и то же время и, конечно, приписываю твои страдания только

твоей неопытности и неуменью различать сплетню от зависти и оскорбления твоего

деда бульварной теткой. Что же касается каких-то подробностей, то их легко скомби-

нировать — побывав хоть раз в моем жилье. Будь спокоен. Благословляю. Жду. Приеду

третьего числа.

Пишу добавку на почте, признаться, страшно встревожен, не столько за себя,

сколько за твою душеньку ангельскую, мой Пайя белокрылый. Прошу тебя — не

старайся объясняться с этой сволочью — не показывай и тени своего страдания, это

только дразнить гусей - и не отвяжешься от них сто годов. Только гордое молчание и

презрение уничтожают их. Твой ответ Иконникову должен бы быть следующий: «Мне,

мол, до всего этого нет никакого дела, да и, будучи на вашем месте, я бы не говорил

таких штук, — особенно другу про друга». Вот и всё. И никто бы не посмел брехать

дальше. Я всегда поступал так. Конечно, у тебя было к врагу дело — и ты не выплюнул

из себя обиду - это, конечно, тяжелей вдвойне. Твердо уверен, что мой тюльпан не

увянет и не надломится. Умелые бульварные профессора истратили свой газ попусту, и

ты не бросился в объятия первой встречной, на что был рассчитан вонючий выстрел.

Тут не без корысти и надежд и со стороны самого куплетиста. Приеду, если не умру,

третьего числа... Благословляю еще раз. Готовлюсь к сладкой казни. Мир тебе и жизнь!

Больше письма не будет. Телеграмма же послана: «Приеду третьего». Приезжай,

приезжай — судья мой неумолимый! Жду. Сердце и песни мои да будут тебе щитом от

темных нападений!

182. А. Н. ЯР-КРАВЧЕНКО

182

17 декабря 1932 г. Москва

Обязательные поправки в стихах для «Звезды». Общее заглавие:

Стихи из подвала

Художнику Анатолию Яру (Без Кравченко, чтобы звучало поэтичнее, и без

заголовка «Письмо».)

В строке: «Они не укоризна пиру» — нужно: «Их стон не укоризна пиру».

В стихот<ворении> «Ночь со своднею...» написано: «Ставлю я булыжной», нужно:

«Ставлю я горбатой Пресне».

Написано: терпкую росу, нужно: ярую росу.

Написано: «Заблудился Марк Аврелий», нужно: «Серебрится Марк Аврелий».

Написано: «Я выверну ишачью шею», нужно: «Я надломлю ишачью шею».

Написано: «Чиня былые корабли», нужно: «Чиня былого корабли».

Прошу тебя, друг мои верный, обратить на подчеркнутые слова самое тщательное

внимание. Это стихи твои кровные, и ты должен ради их потрудиться, даже если бы

тебе пришлось отложить свой визит к Горбову, насколько бы этот визит <ни> был для

тебя дорог!

Послал тебе большое спешное письмо с доверенностью, — посылку с палеховским

зографом. Если не передали, то сходи к Дыдыкину Николая Васильевичу, она лежит у

него на Крюковом канале, против церкви Николы Морского. Пей чай (заваривать

можно по неполной чайной ложечке) и помни своего деда — приедешь — найдешь его

еще более старым, чем в твой приезд с Горбовым. Одевай дома валенки, я думаю у вас

сыро — не захвати ревматизма — не то эта болезнь влияет на сердце и вылечивается

годами. В Москве зима пушистая и сухая. У меня в подвальце очень тепло и сухо.

Только сердце устает непрестанным созданием твоего присутствия. Твои вятские

штанишки висят в обнимку с лапотками, и я прикладываюсь к их заплаткам всякое

утро и даже ночью. Что будет дальше? Выдержит ли сердце и песня?

Твой Дед.

В стихот<ворении> «Ночь со своднею...» написано: Вяткой, Вологдой, Рязанью,

нужно: Черемисиной, Рязанью. Написано: луна косая, нужно: луна глухая. Целую до

зубов - до крови, до души!

183. М. А. ЗЕНКЕВИЧУ

21 декабря 1932 г. Москва

Дорогой поэт - мне передали, что моя поэма о юном герое находится у тебя. Мне

нужно знать, что с нею делается. Тройский мне обещал ее напечатать в «Новом мире».

Убедительно прошу об ответе!

Низко кланяюсь.

Н. Клюев.

Гранатный, 12, кв. 3.

184. А. А. ПРОКОФЬЕВУ

Наголо 1933 г. Москва

Дорогой поэт!

Присылаю Вам свои стихи, прошу что-либо выбрать для журнала и усердно прошу

об авансе рублей триста! Жить очень тяжело.

Ради моего сердца прошу Вас не давайте никаких прямых ответов на вопросы

Брауна о певице (она оказалась не московской, а питерской) и протчем. Толя просил

Брауна разузнать косвенно от Вас - источники Ваших сведений. Умоляю, поэт, не

выдавайте! Кланяюсь любезно братски. Жду ответа.

Преданный Н. Клюев.

185. А. Н. ЯР-КРАВЧЕНКО

14 февраля 1933 г. Москва

183

Дорогое дитятко! Получил твое письмо, благодарен тебе за него глубоко. Много бы

можно о нем поговорить или отписывать, но отлагаю это до твоего приезда ко мне.

Прошу тебя известить меня заранее о своем выезде, чтоб я мог, насколько

позволяют мои силы, встретить гостя не буднями.

Виктор живет у меня на полном содержании, у него ни копейки. Поступил он на 200