Словесное древо

каждой вывеске, неистребимо живущей в шумах толпы, медных вздохах уличного

оркестра. Они стоят — Сыны Ужаса, холодного, черного Отчаяния...

Прошли тысячелетия. Наши поля благоуханны и роены, и межи вьются, как прежде.

Ты помнишь? Здесь было то, что люди звали Городом. Межи, - как зеленые омофоры.

На счастливые пашни слетают с небес большие белые птицы: быть урожаю. Колосья

полны медом, и братья-серафимы обходят людские кущи. И, приветствуя друг друга

лобзанием, жнецы выходят на вселенскую ниву. Ты помнишь? О светлая сестра моя!

–

Вот здесь стояла тюрьма, где заключенные в камень томились мы и Станислав, и

Алёша, и Соня... О, милые! О, бесконечно дорогие!

Уже День смежает крылья, и сестры-Звезды напевают псалом Отцу.

Преклоним же колени, о бессмертная сестра моя! Дадим лобзание всемирное брату

Востока, брату Запада, Северу и Югу. Ибо исполнились все пророчества.

II

Звонок сизый утренний час. В распахнутое окно тянет сыростью ночи,

свежекрашенным забором, каменной дремой большого города.

Желтоватая муть, — дыхание подвалов и ночлежек ползет по каменной мостовой,

— знак того, что проснулось Убийство. Мое окно высоко, и комната тесна, но в

утренний сизый час входит Безбрежность в тесноту мою, срывает все завесы,

отваливает гробовые камни и на вершину горы возводит меня. И я вижу все царства.

Брат Ветер, юноша с голубыми кудрями, в струисто-млечном плаще, с золотым

рогом у пояса, воет мне:

Дыши, дыши Безбрежностью!..

(О дикий хмель минут, годов, тысячелетий!) Умолкни, голубокуд-рый, и выслушай,

в свой черед, песню железа, крови и отчаяния: «Под черной лестницей большого дома,

на куче зловонных отбросов, умирает малютка. Он уже перестал плакать, и его

почерневший ротик открыт недвижно, — только глазки, как два маленьких стеклышка,

еще живы. Спасите, спасите младенца! туг же под лестницей, на перекинутой через

балку веревке, висит его мама. Рваная юбка сползла с голодного, страшно вытянутого

тела, и бурый сгусток крови вот-вот канет с перекошенного рта на пол. С хищным

жужжаньем вьется вокруг лица удавленицы большая зеленая муха... Спасите, спасите

Человека!...

75

На ночной панели ко мне подошел молодой исхудалый мужчина и, смущаясь,

спросил «на хлеб». — В ответ ему я вывернул свои карманы и просил извинить меня. В

дикой ярости разорвал он на себе рубаху и, ударившись головой о чугунный фонарный

столб, упал на мостовую. Рыдая, я звал на помощь, но пустынна была улица, глухо

молчали зеркальные окна барских особняков, и только в черном полуночном небе

распластался тонкий огненный крест».

>

Моя улица безбрежна, и белое Молчанье парит в ней. Шатер Мой из снежного

виссона и из серебра стропила его, дуб Мой зелен, широ-кошухмен и прохладен, мед

Мой золотист и благоуханен и хмелен; как молитва виноградник Мой.
– Приидите ко

Мне все погибшие, кто в огне испепелен, кто утоплен, кто распят и прободён, кто

побит камнями, обесчещен и растоптан, войдите под светлый кров Мой, чтоб омыть

Мне ноги ваши и благовествовать Радость непреходящую.

<1911>

<РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ: Брихничев И. Капля крови: (Стихотворения). М., 1912>

В начале книжки автор предупреждает читателя, что он не поэт. Однако его

стихотворения не лишены своеобразной суровой прелести. Вот, напр<имер>, строки,

очень характерные для поэзии г. Брих-ничева:

Я виноват лишь тем, родная, Что палачами окружен, Что, как зарница огневая,

Свечу на темный небосклон.

Я знаю, знаю — день настанет, И мной подъятые труды Дадут обильные плоды, И

плуг, проведший борозды, Потомок с трепетом помянет.

Кто знает многострадальную долю-жизнь Ионы Брихничева, для того понятны и

ободрявши его стихи, тем более они близки голгофс-ким братьям как по чувству, так и

по устремлению к единой в мире красоте — «добровольному мученью за нас распятого

Христа».

<1912>

ЗА СТОЛОМ ЕГО Стихотворение в прозе

Сердце зимы прошло, Дождь пролил, перестал. Выйди, невеста моя. Покажи лицо,

голубица моя! Слушай! ночь прошла, И распустились цветы...

Я хочу любить тебя, сестра, любовью нежной и могущественной, змеиное всё в

тебе отвергаю, потому что я знаю — ангелом ты была. Как одежда лучами в

драгоценных камнях ты сияла. Бедная, бросаемая бурей, позабытая, с этого дня глаз

мой на тебе, но не ради грехопадений твоих.

Дух вложил в меня бесконечное сожаление к тебе.

Я видел сегодня горницу залитую огнем, где все мы сидели за столом Его.

Цветущая весна одевала звездами черемухи наши золотистые кудри, вечность

спускалась на все члены наши, и Он сказал нам: «Друзья, Я отдаю вам Царство Свое,

отказываюсь от венца Своего. В бесконечной любви, как любовник перед первой

невестой своей, как сын перед отцом, как женщина, отиравшая ноги Мои волосами и

покрывавшая их лобзаньем Святым, так рыдаю я в любви бесконечной, в ужасе за

прошлые вечные заблуждения друзей Своих.

Во всем искушен я, как и вы, только чист. Часто, часто глядел в бездну греха

скорбный взор Мой, даже смерть едва не победила Меня, ибо однажды ради друзей я

спустился в долины земли». И я, как ослепленный, отвечал: «Но я не могу любить,

наверно, никого после красоты Твоей. Я жил сегодня с Тобой, слышал бесконечное

биение сердца в груди Твоей, но он сказал: «Радуйтесь! Я, Я радуюсь о вас. Только вы

пьете из чаши истинной крови Моей... Ибо наступают дни, в которые совершится

написанное: «...и будут священниками, и царями, даже Богу своему». Тогда я пал на