Словесное древо

пожрет вас.

<Из книги пр.> Исайи XXX, 2

Кто даст мне стражу к устам моим, чтобы язык мой не погубил меня.

Из книги пр. Иис<уса>, сына Сирахова

В одной пустыне тёк источник чистой воды. Порой налетал удушливый, песчаный

ветер, мутил и засыпал источник, но проходило немного времени, как вновь

пробивалась тоненькая, живая струйка. Многие из людей, истомленные тяжелым

путем, с почерневшими от жажды губами, припадали к этой живительной струйке, — и

73

те спасались от смерти. По всей пустыне и далеко за пределами ее известен был

источник, ибо пившие из него говорили: «Это спаситель наш». Неотпившие же не

верили и смеялись над спасенными, говоря: «Только наши колодцы хороши, потому что

они вырыты учеными инженерами, пустыня же жилище змей и скорпионов, - откуда

быть в ней воде живой?» — и гнали людей тех, и поносили самый источник. Один же

из безверных, слывший большим умником, решил сам в себе: «Пойду в пустыню и

если найду источник, то опоганю его, чтобы никто не пил из него, и пили бы все из

наших колодцев и слушали бы мое умствование».

(Умственность его состояла в том, что он учил людей: пейте, ешьте, наслаждайтесь,

ибо завтра умрете.) Так он и сделал, сошел к источнику и хоть смутился прозрачностью

его, но по черствости сердца и бахвальства ради, не оставил своего черного умысла.

Долго ломал мудрец свою разумную голову, - чем бы осквернить источник? Спрашивал

совета у змей и скорпионов. Змеи советовали - зашипеть по-змеиному, скорпионы -

ужалить источник, но мудрецу всё это казалось недостаточным. Тогда он обратился к

шакалу: «Ты самое поганое животное, питающееся только падалью, и жаден без меры,

– скажи, чем мне запакостить источник?» - «Да, - отвечал шакал, - я самое

отвратительное животное, — падаль, особенно с душком, мое первое кушанье, и я

сейчас пожрал труп девушки, которую люди, следуя твоему учению о наслаждении,

изнасиловали, убили и бросили в кусты. Неужто ты себя считаешь чище меня? За

поганью тебе далеко ходить не нужно: она вся в тебе. И если хочешь запакостить

источник, то сходи в него «до ветра». Мудрец обрадовался и не только сделал всё по

совету шакала, но и сам весь перемазался калом, и в таком виде, громко хвалясь,

возвратился к людям. Люди же, затыкая носы, бежали от него. Менее же брезгливые

сказали ему: «Как ты, считающий себя умником, дошел до такого положения? Ты себя

и нас присрамил - заставил и неверующих поверить, что источник есть в

действительности, и что вода в нем живая, раз даже тебе, самому мудрейшему из нас,

он не дает покоя?» Верующие же сказали так: «Пустой человек, ты не только осквернил

себя наружно, вымазавшись навозом, но и внутренне показал свое ничтожество -

сходив в источник «до ветра». Пес и тот брезгует своей блевотины, а ты ведь человек, к

тому же и умом форсишь... Источник не может быть опоганен чем-либо, - вода в нем

прохладная, да и жила глубоко прошла. Она неиссякаема и будет поить людей вовеки».

<1911>

<РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГИ: Толстой Л. Бог. М., 1911; Толстой Л. Любовь. М., 1911>

«Бог и Любовь» - два тихие слова, пред тайной которых стоит человечество, от

начала не постигая ее. Миллионы лет живы эти слова, и как соль пищу осоляют жизнь

мира. Исчезали царства и народы, Вавилоны и Мемфисы рассыпались в песок, и только

два тихих слова «Бог и Любовь» остаются неизменны. У покойного писателя А. Чехова

есть место: пройдут десятки тысяч лет, а звезды всё так же будут сиять над нами и

звать и мучить несказанным...

Прости, родная тень! Но, глядя на звезды, мы говорим уже иначе: - Не пройдут и

сотни лет, как звезды будут нам милыми братьями. Ибо путь жизни будет найдет. Два

тихие слова «Бог и Любовь», — две неугасимых звезды в удушливой тьме жизни, мед,

чаще терн в душе человечества, неизбывное, извечное, что как океан омывает утлый

островок нашей жизни, - выведет нас «к Материку желанной суши»...

«Путь жизни» — старое слово. Еще старее слово «Бог и Любовь», — но весточкой с

далекой родины веет от них.

И хочется, как в детстве, забиться куда-либо в лопухи, дрожа, -до ночи ждать

«Неизреченного» и плакать от сладкой муки, протягивая руки к зеленым, кивающим

звездам...

«Бог и Любовь» - два тихие, как шелест осоки, слова — единый путь к бессмертию.

74

<1911>

ПЛЕННИКИ ГОРОДА I

Они... стоят, молодые, с нафабренными усами или безусые вовсе, пожилые, с сивой

щетиной на подбородке, с опаленными уличным зноем ржаво-красными шеями и

щеками. Полдень. Мутно желтого-рячее небо, воздух сух и угарен, пахнет

человеческим потом и еще чем-то, отчего слегка кружится голова, и во рту становится

тошно. Голуби, прикурнув в тени огромной бесстыдно красной вывески, с раскрытыми

от жажды клювами, — не воркуют. Неслышны и мертвы пепельно-серые деревья

бульвара. Сквозь подошвы сапог чувствуется, как горяча мостовая, деревянный стук

пролеток, острый, напоминающий звон кандалов, лязг трамвая, сверкающие глянцем и

позолотой экипажи и в них что-то толстое, мертвое...

Они стоят. Я ничего в мире не видел ужаснее их стойки! Всем чужие, бесконечно

одинокие, они целые годы стоят на углах улицы, таскают куда-то смрадных опухших

пьяниц, вытягиваются «господам»...

Пленники города - вечное напоминание людям о Великой Несправедливости, о духе

«Зверя из бездны», о печати антихриста, несмываемо чернеющей на каждой тумбе, на