Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

ВАГОНЕ(I–IV) [261]

I Вагонная тряска… Попутчик С веселым лицом молодым — Какой-то пехотный поручик, Что едет к пенатам своим. И он изъясняется книжно, От жестов манерных не прочь, А в окна легла неподвижно Российская черная ночь! В вагонах студенты, кадеты — Всей юности нашей родник! Со станции, в форму одетый, Несет кипяток проводник. И воздух в вагоне особый, Его лихорадочна дрожь, — На святки в родные трущобы Спешит из Москвы молодежь. II Печален фонарь полустанка, — Какое безлюдие тут!.. И снова колес перебранка, И снова вагоны бегут. Не более часа пробега, Но где ты, столица-краса? Уже, ощетинясь из снега, Ее заслонили леса. И ритма иного, глухого Вздымается в сердце укор, Как некое древнее слово, Всем новшествам наперекор! Не голос ли, в миф заточенный, Не пращуров ли голоса?.. …У девушки этой ученой Совсем печенежьи глаза! Что книжка и речи о Блоке, — Глаза говорят не о том! И в сердце, как рана, глубокий, Я чувствую древний разлом. III Не думать, не чувствовать лучше, — Опасен Сочельника мрак!.. Желаете чаю, поручик? А к чаю депревский коньяк. Огромной тревоги истома, Томящий и сладостный страх. Пожалуй мы, русские, дома Лишь в этих пустынных полях! Вагоны несутся, качают, Беседа сердечна, легка, Но вот уж в окно набегают Огни моего городка. Прощанье, вагонная спешка, И всё словно в некой игре. Прощайте, моя печенежка, До встречи в Москве, в январе! Немножко и больно, и сладко, — Мгновенья светлы и остры, И вот уж смешная лошадка Везет меня в домик сестры. IV Былое, ты кажешься сказкой, И пусть его светоч погас — С какой животворною лаской Оно наплывает на нас.

261

В вагоне (I–IV). ЛА. 1939, № 12. В конце публикации, вплотную к последней строчке, добавлено ни с чем не рифмующееся двустишие: «Я жить не желаю в грядущем, / Мне сладок прошедшего бред». Отрывок ли это утраченной строфы, шутка ли наборщика или самого Несмелова — нет возможности установить. «А к чаю депревский коньяк…»— т. е. коньяк французской виноторговой фирмы Депре (т. н. «коньяк № 184»); впрочем, в Москве, помимо подлинной фирмы Карла Депре, вела торговлю и фирма Цезаря Депре, фальсифицировавшая вина с полным на то правом: ее номинальный директор имел ту же фамилию, что и французский виноторговец; подробнее об этом см. в книге В. Гиляровского «Москва и москвичи».

ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР («Вечер, ночь ли — длится, длится…») [262]

Вечер, ночь ли — длится, длится Странный час! Вокруг огней Отрастают всё длинней Золотистые ресницы. Нынче в них живая дрожь, Не печаль ли в ней сегодня? Как таинственно хорош Этот вечер новогодний! День не хочет край земной Покидать, чтоб кануть где-то. В небе отблеск слюдяной — Поцелуй прощальный это! И замедленно идет Время к полночи суровой, — Умирает Старый Год, Но еще не явлен Новый. И на этом рубеже, На таинственнейшей грани, Все сердца — настороже Опасений, упований. Никнут отблески зари, Гасит Год последний лучик, И сияют фонари Всё мохнатей, всё колючей.

262

Последний вечер («Вечер, ночь ли — длится, длится…»). Р. 1940, № 1.

СТИХИ В ПИСЬМЕ («С Новым Годом!..Как большие льдины…») [263]

С Новым Годом!.. Как большие льдины Из предельных стран, издалека, Проплывают горькие годины Мимо беженского островка, Мимо нас, что с каждым новым годом Всё старей, — седеет борода!.. Сколько их прошло неспешным ходом Лишь затем, чтоб кануть навсегда! И с песчаной отмели пустынной Мы следим за ходом этих льдин. День проходит бесконечно длинный, Дни идут, и каждый — как один! Смотрим мы в темнеющие дали — Не примчит ли, обагрен в закат, За людьми, что ждать уже устали, Белокрылый, радостный фрегат? Где он, где он, голос капитана? Скоро ль встречи долгожданный час?.. Хорошо уплыть в такие страны, Где еще не разлюбили нас! Но враждебна нам судьба-злодейка, — Нет фрегата!.. К берегам пустым Лишь подходит черная ладейка За тобой, за мною, за другим…

263

Стихи в письме («С Новым Годом!.. Как большие льдины…»). Р. 1940, № 1.

ЯНУСУ («Раз в году пишу стихотворенье…») [264]

Раз в году пишу стихотворенье В честь твою, Новорожденный год, — Это словно жертвоприношенье, Ограждающее от невзгод. Древний Янус, не тебе ли в Риме Выпекали на меду пирог, Перед истуканами твоими Томный Нерон благовонья жег! Сквозь века к нам власть твоя домчала, — Ты сегодня на устах у всех, Божество вступленья и начала, Начинанья каждого успех! Пусть у нас твое забыто имя, Всё ж к тебе, величественный Ян, С горькими обидами своими Вновь взывает столько россиян! Каждый год в стихах и прозе жалкой, Где смесились истина и ложь, Шепчем мы, как старая гадалка, Всё о том, что ты нам принесешь. Не о том ли, что с твоим приходом, С Новым годом, посетившим нас, — Разрешенья беженской невзгоды Наступает долгожданный час! Так прими ж стихотворенье, Янус, Лучше я сложить его не смог… И уж больше не води нас за нос, Превосходный, но двуликий бог!

264

Янусу («Раз в году пишу стихотворенье…»). Р. 1940, № 1.

ВСЁ РАВНО («Всё равно осталось жизни мало…») [265]

Всё равно осталось жизни мало, Всё равно от всех твоих оград, Если их судьба не доломала, Завтра только щепки полетят! Ты, и я, и третий, и четвертый — Сколько нас, одних примерно лет! — Все мы только горсточка из мертвой Редкостной коллекции монет. Нас хранит страстишка нумизмата — Зелень меди с чернью серебра, — Но чеканка стерта и измята, Ничего на нас не разобрать! Но и пусть следы былого слепы: Без седин и без морщин на лбу Нам бы давний показался слепок Страшной маской, сделанной в гробу. Мы — как тени над житейским морем, Мы — как лук без стрел и тетивы, Мы еще шумим, еще мы спорим, Но давным-давно уже мертвы. Наш удел — покорность, примиренье, Ибо даже в этом, в этом вот Облегчающем стихотвореньи Только синь вечерняя поет.

265

Всё равно («Всё равно осталось жизни мало…»). Р. 1940, № 47.

МОСКВА ПАСХАЛЬНАЯ… («В тихих звонах отошла Страстная…») [266]

В тихих звонах отошла Страстная, Истекает и субботний день, На Москву нисходит голубая, Как бы ускользающая тень. Но алеет и темнеет запад, Рдеют, рдеют вечера цвета, И уже медвежьей теплой лапой Заползает в город темнота. Взмахи ветра влажны и упруги, Так весенне-ласковы, легки. Гаснет вечер, и трамваев дуги Быстрые роняют огоньки. Суета повсюду. В магазинах Говорливый, суетливый люд. Важные посыльные в корзинах Туберозы нежные несут. Чтоб они над белоснежной пасхой И над коренастым куличом Засияли бы вечерней лаской, Засветились розовым огнем. Всё готово, чтобы встретить праздник, Ухитрились всюду мы поспеть, — В каждом доме обонянье дразнит Вкусная кокетливая снедь. Яйца блещут яркими цветами, Золотится всюду «Х» и «В», — Хорошо предпраздничными днями Было в белокаменной Москве! Ночь нисходит, но Москва не дремлет, Лишь больные в эту ночь уснут, И не ухо, даже сердце внемлет Трепету мелькающих минут! Чуть, чуть, чуть — и канет день вчерашний, Как секунды трепетно бегут!.. И уже в Кремле, с Тайницкой башни Рявкает в честь Праздника салют. И взлетят ракеты. И все сорок Сороков ответно загудят, И становится похожим город На какой-то дедовский посад! На осколок Руси стародавней, Вновь воскресший через триста лет… Этот домик, хлопающий ставней — Ведь таких давно нигде уж нет! Тишина арбатских переулков, Сивцев Вражек, Балчуг, — и опять Перед прошлым, воскрешенным гулко, Век покорно должен отступать. Две эпохи ночь бесстрастно вместит, Ясен ток двух неслиянных струй. И повсюду, под «Христос воскресе», Слышен троекратный поцелуй. Ночь спешит в сияющем потоке, Величайшей радостью горя, И уже сияет на востоке Кроткая Воскресная заря.

266

Москва Пасхальная («В тихих звонах отошла страстная….»). ЛA. 1940, № 4.

КАК НА РОССИЮ НЕПОХОЖЕ («Объятый дымкою лиловой…») [267]

Объятый дымкою лиловой Гор убегает караван. Над ним — серебряноголовый, Прекрасный витязь Фудзи-сан. И дышит всё вокруг покоем, Прозрачен воздух, как слюда! А рядом с грохотом и воем Летят, мелькают поезда. И в небесах гудит пропеллер, Но нежно женщины страны Поют теперь, как прежде пели, Святые песни старины. И опускают томно вежды, И улыбаются легко, И красочные их одежды Благоухают далеко. На мотыльков они похожи, На экзотичные цветы, И возле них так странно ожил Певучий, сладкий мир мечты! И как хорош поклон их чинный, Привет улыбок золотых, Когда спокойные мужчины Проходят гордо мимо них. Спокойствие и сила веет Из глаз мужских, упорных глаз… Значенья полный, тяжелеет Насыщенный вечерний час. И месяц встал над тучей хмурой, Примчавшейся издалека, И точно в лепестках сакуры — Вся в блесках близкая река. И парк ночною жизнью ожил, Полночный час легко вошел… Как на Россию непохоже, Но как чудесно хорошо!

267

Как на Россию непохоже («Объятый дымкою лиловой…»). ЛA. 1940, № 7. Характерно место публикации этого стихотворения — прояпонский ежемесячник «Луч Азии», для которого оно было написано, без сомнения, специально.

МУЖЕСТВА ТРЕБУЕТ ГОД… («Муза моя, возврати мне сегодня свободу…») [268]

(Из Овидия)

Муза моя, возврати мне сегодня свободу — Зоркость верни мне мою, творческих сил благодать, Чтобы, как истый квирит, мог бы я к Новому году Стройностью песни моей чистую жертву воздать! Бодрости требуют все. Мало товара такого На самодельных ларях бедных слагателей строк, И недостойно звучит их легковесное слово — Не переступит оно за сокровенный порог! Бодрость завязанных глаз? Бодрость таскаемых за нос? Бодрость безмозглых телят в их задираньи хвостов? Ты, наступающий Год, ты, о божественный Янус, Нет, ты не примешь таких, чернью хвалимых, стихов! Мужестватребует год: не настоящее слово — Бодрость, его столько мусолило губ! Еле живое оно, еле живое, готово В труп превратиться совсем, если уж ныне не труп. Мужестватребует год, в яростных битвах зачатый, Сжатых до боли зубов, глаз, устремленных вперед. С самых зловещих пещер сорваны дерзко печати, Буря ж еще впереди в землетрясеньях грядет! Как уцелеем, друзья, в битве мы этой железной, Если наш остров, примчав, буря с устоев сорвет? Плакать позорно. Советы давать бесполезно. Пусть даже гибель — мужества требует год!

268

Мужества требует год… («Муза моя, возврати…»). Р. 1941, № 1. Подзаголовок «Из Овидия» — по-видимому, мистификация.

МИШКА-ВОРИШКА («В лесу гуляет Миша…») [269]

Танюше Серебровой

В лесу гуляет Миша, Коричневый медведь, — Играя, дуб колышет, А то начнет реветь. Глаза сверкают дико, Гудит лесная ширь… Таежный он владыка, Таежный богатырь! Но раз в зеленом гуле, Когда к берлоге брел, Нашел Топтыгин улей Золотокрылых пчел. Разбойничьи замашки Годятся ли теперь? Ведь пчелы — что букашки, А он огромный зверь! Ему ль пчелы бояться?.. К дуплу медведь идет: Придется постараться Достать душистый мед! Но пчелы хоть и малы, Но в улье их — полки: Подняли разом жала И бросились в штыки! Одну задавишь лапой — Другая на носу. От Мишиного храпа Кусты дрожат в лесу. «Сдаюсь! — кричит Мишутка. — Не буду меду брать!..» Ведь улей-то не шутка, — Придется удирать! Рассказ на этом месте Я кончить предпочел: Малы, слабы, да вместе — Вот в этом сила пчел!

269

Мишка-воришка («В лесу гуляет Миша…»). Автограф (приложено к письму Несмелова Л. Хаиндровой от 22 февраля 1940 года). Прижизненная публикация неизвестна. Татьяна Сереброва— дочь поэтессы Лидии Хаиндровой (1910–1986). Переписка Несмелова с Хаиндровой, Начавшись в середине тридцатых годов, оборвалась в марте 1943 года.

ТАЙФУН («Я живу под самой крышей…») [270]

Я живу под самой крышей, Там, где вихри гнезда вьют, Я живу высоко — выше Только голуби живут. И окно мое на запад, Чтобы в час, который ал, Луч прощальный, луч внезапный В нем ответно закипал, Чтоб оно, уже живое, Поднимало свой прицел — Башенкой сторожевою В осажденной крепостце. Лишь поэты с музой вместе Поднимаются туда. Для других, скажу по чести, Слишком лестница крута. Винт железный слишком узок, Слишком звонка тишина. Здесь кряхтеньем ваших музык Музыка не пленена. Не гитара, не виктрола, А Тайфун, косматый тур, С ораторией тяжелых Кровельных клавиатур. Он летит, шафранокрылый, Шею вытянув во тьму. Я, как атом той же силы, Резонирую ему: — Крашеной жести дрязги, Пыли свистящей вьюн… Это — не слышишь разве? — Пробует клюв Тайфун. Это в пустыне Гоби Он сорвался с цепей. Это он спрыгнул в злобе, Всяческих злоб слепей. Ветви деревьев — в жесте Прыгающих с перил. Визг озверевшей жести, Шелест шафранных крыл. Бомбардировка крыши, Стриженых скверов бунт. Посланный миру свыше, Ястребом пал Тайфун. Прячутся в норы мыши, Молния мглу зажгла. Над барабаном крыши, Над пустотой жерла — Выше, выше, выше, Став на упор крыла.

270

Тайфун («Я живу под самой крышей…»). Автограф (собрание Л. Хаиндровой). Виктрола — почти то же, что патефон (однако выпуска фирмы «Виктор», более известной в Харбине, чем продукция фирмы «Братья Пате», от фамилии которых и происходит слово «патефон»).

МУХА. Рассказ в стихах («В осень, стонавшую глухо…») [271]

В осень, стонавшую глухо, К себе призывая жалость, Ко мне прилетела муха И жить у меня осталась. Почистила нос, согрелась, Судьбы оценила милость, Вспорхнула, куда-то делась, А к вечеру вновь явилась. Садилась у лампы, мирно Дремала, брюшко чесала, И скоро ручной и смирной Домашнею муха стала. Ну что же, я думал, ладно, Животным моим домашним Живи, коль тебе отрадно, Питайся куском вчерашним. У этих есть мать-старуха, Жена ли, а то собака, Со мною же будет муха, Мне с ней веселей, однако. Но шляются всё же гости В бродяжью мою разруху И вздрагивают от злости, Ручную увидев муху. Ах, чешутся их ладони, Их тянет к уничтоженью, И самые растихони Не сдерживают движенья Убить — это так приятно, В том сладкая капля яда, Но руки кладу обратно, Но я говорю: не надо. «Но муха ж! — толпа сердилась.— Он мух приручает, накось! Ты что же, скажи на милость, Не знаешь, что мухи — пакость?» Грязнее они, чем обувь, В них хворей таятся силы: Разносят они микробов, В их теле кишат бациллы». Но, кротко смеясь глазами, Я так отрезвлял их разом: «Залетные гости, сами Да разве ж вы не зараза? Пусть, скажем, от вас не слабит, Не корчит от вас утробы, Но тупости, злобы, ябед Разносите вы микробов!» Вставали, рычали глухо — Связались, мол, с сумасшедшим, А я, защитивший муху, Вослед хохотал ушедшим. «Безумец!» — змеились слухи, К другому волок их каждый. Но муха? А черта ль в мухе? Она умерла однажды.

271

Муха («В осень, стонавшую глухо…»). Автограф (собрание Л. Хаиндровой).