Собрание сочинений. Том 1. Первый лед

III

«Из-под фрака украли исподнее. Дует в щель. Но в нее не просунуться. Что там муки Господние перед тем, как в могиле проснуться!» Крик подземный глубин не потряс. Трое выпили на могиле. Любят похороны у нас, как вы любите слушать рассказ, как вы Гоголя хоронили. Вскройте гроб и застыньте в снегу. Гоголь, скорчась, лежит на боку. Вросший ноготь подкладку прорвал сапогу». 1973—1974

* * *

В человеческом организме девяносто процентов воды, как, наверное, в Паганини девяносто процентов любви! Даже если— как исключение — вас растаптывает толпа, в человеческом назначении девяносто процентов добра. Девяносто процентов музыки, даже если она беда, так во мне, несмотря на мусор, девяносто процентов тебя. 1972

Монолог читателя

Четырнадцать тысяч пиитов страдают во мгле Лужников. Я выйду в эстрадных софитах — последний читатель стихов. Разинувши рот, как минеры, скажу в ликование: «Желаю прослушать Смирновых неопубликованное!» Три тыщи великих Смирновых захлопают, как орлы с трех тыщ этикеток «Минводы», пытаясь взлететь со скалы. И хор, содрогнув батисферы, сольется в трехтысячный стих. Мне грянут аплодисменты за то, что я выслушал их. Толпа поэтессок минорно автографов ждет у кулис. Доходит до самоубийств! Скандирующие сурово Смирновы, Смирновы, Смирновы желают на «бис». И снова как реквием служат, я выйду в прожекторах, родившийся, чтобы слушать среди прирожденных орать. Заслуги мои небольшие, сутул и невнятен мой век, средь тысячей небожителей — единственный человек. Меня пожалеют и вспомнят. Не то, что бывал я пророк, а что не берег перепонки, как раньше гортань не берег. «Скажи в меня, женщина, горе, скажи в меня счастье! Как плачем мы, выбежав в поле, но чаще, но чаще нам попросту хочется высвободить невысказанное, заветное... Нужна хоть кому-нибудь исповедь, как Богу, которого нету!» Я буду любезен народу не тем, что творил монумент,— невысказанную ноту понять и услышать сумел. 1975

Художник и модель

Ты кричишь, что я твой изувер, и, от ненависти хорошея, изгибаешь, как дерзкая зверь, голубой позвоночник и шею. Недостойную фразу твою не стерплю, побледнею от вздору. Но тебя я боготворю. И тебе стать другой не позволю. Эй, послушай! Покуда я жив, жив покуда, будет люд тебе в храмах служить, на тебя молясь, на паскуду. 1973

Новогоднее платье

Подарили, подарили золотое, как пыльца. Сдохли б Вены и Парижи от такого платьица! Драгоценная потеря, царственная нищета. Будто тело запотело, а на теле — ни черта. Обольстительная сеть, золотая ненасыть. Было нечего надеть, стало некуда носить. Так поэт, затосковав, ходит праздно на проспект. Было слов не отыскать, стало не для кого спеть. Было нечего терять, стало нечего найти. Для кого играть в театр, когда зритель не «на ты»? Было зябко от надежд, стало пусто напоследь. Было нечего надеть, стало незачем надеть. Я б сожгла его, глупыш. Не оцените кульбит. Было страшно полюбить, стало некого любить. 1971

Художники обедают в парижском ресторане «Кус-кус»

Г. Маркесу

I

Мой собеседник — кроткий, баской! Он челюсть прикрыл бородкой, как перчаточкою боксер. «Кус-кус» на меню не сетует — повара не учить! Мой фантастический собеседник заказывает дичь. «Коровы летают? Летают. Неси. Короны летают? Но в аут. Мерси». А красный Георгий на блюде летел на победных крылах, где, как лебединые клювы, копыта на белых ногах. И парочкой на излете, летая во мраке ночном, кричали Тристан и Изольда, обнявшись, как сандвич с мечом. Поэты — не куропатки. Но если раздеть догола, обломок ножа под лопаткой сверкнет как обломок крыла. А наши не крылья — зонтики стекают в углу, как китч. Смакует мой гость: «Экзотика! Отличнейшая дичь!»

II

Голодуха, брат, голодуха! Ухо а-ля Ван-Гог . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 150 000 фаршированный вагон всмятку . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . на 1000 персон пятка, откушенная у Рокфеллера (Н. Гвинея) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . неочищенная фея . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . для 3-х персон цветочная корзинка Сены с ручкою моста . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ирисы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2 фр. полисмены в фенах, сидящие как Озирисы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Дебре трехлетней выдержки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . роман без выдержки и урезки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Р. Фиш (по-турецки) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5000 экз. шиш с маслом . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 450 000 хлеб с маслом . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2 фр. блеф с Марсом . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1000000000000 «Мне нравится тот гарсон в засахаренных джинсах с бисером» Записываем: «1 Фиат на 150000 персон, 3 Фиата на 1 персону» Иона . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2 миллиона лет сласти власти . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 30 монет разблюдовка в стиле Людовика . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Винегрет . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . нет конфеты «Пламенный привет» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . нет вокальный квинтет . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . нет Голодуха, брат, голодуха особо в области духа! — а вместо третьего мост Александра III-го . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 188? Голодуха, брат, голодуха от славы, тоски, сластей, чем больше пропустишь в брюхо, тем в животе пустей! Мы — как пустотелые бюсты, с улыбочкою без дна, глотаешь, а в сердце пусто — бездна! «Rubajem» (испанск.), Андрюха». Ешь неизвестно что, голодуха, блин, голодуха! Есть только растущий счет. А бледный гарсон за подносом летел, не касаясь земли, как будто схватясь за подножку, когда поезда отошли... Ах, кто это нам подмаргивает из пищ? Габр. Маркес помалкивает — отличнейшая дичь! В углу драматург рубает противозачаточные таблетки. Завтра его обсуждают. Как бы чего не вышло!.. На нем пиджачок, как мякиш,— что смертному не достичь. Отличная дичь — знай наших! Послушаем, что за спич?

III

«На дубу написано «Валя». Мы забыли, забыли с вами, не забыли самих названий, позабыли, зачем писали. На художнике надпись «сука», у собаки кличка «Наука». «Правдолюбец» на самодержце. Ты куда, «Аллея Надежды»? И зачем посредине забора изреченье: «убей ухажора?» И, уверовав в слов тождественность в одиночнейшем из столетий, кто-то обнял доску, как женщину. Но это надпись на туалете. И зачем написано «Лошадь» на мучительной образине, в чьих смычковых ногах заложена одна сотка автомашины?»

IV

«Кус-кус» пустеет во мраке, уносят остатки дичи. «Dixi». И, плюнув на зонт и дождик, в нелетнейший из дождищ уходят под дула художники — отличнейшая дичь! 1973

* * *

Тираны поэтов не понимают, когда понимают — тогда убивают. 1973

Похороны Кирсанова

Прощайте, Семен Исаакович. Фьюить! Уже ни стихом, ни сагою оттуда не возвратить. Почетные караулы у входа в нездешний гул ждут очереди понуро, в глазах у них: «Караул!» Пьерошка в одежде елочной, в ненастиях уцелев, серебрянейший, как перышко, просиживал в ЦДЛ. Один, как всегда, без дела, на деле же — весь из мук, почти что уже без тела мучительнейший звук. Нам виделось кватроченто, и как он, искусник, смел... А было — кровотеченье из горла, когда он пел! Маэстро великолепный, а для толпы — фигляр... Невыплаканная флейта в красный легла футляр. 1973

* * *

Приди! Чтоб снова снег слепил, чтобы желтела на опушке, как александровский ампир, твоя дубленочка с опушкой. 1972

В непогоду

З. Б.

В дождь как из Ветхого завета мы с удивительным детиной плечом толкали из кювета забуксовавшую машину. В нем русское благообразье шло к византийской ипостаси. В лицо машина била грязью за то, что он ее вытаскивал. Из-под подфарника пунцового брандспойтово хлестала жижа. Ну и колеса пробуксовывали, казалось, что не хватит жизни! Всего не помню, был незряч я от этой грязи молодецкой. Хозяин дома близлежащего нам чинно вынес полотенца. Спаситель отмывался, терся, отшучивался, балагуря. И неумелая шоферша была лиха и белокура. Нас высадили у заставы на перекрестке мокрых улиц. Я влево уходил, он вправо, дороги наши разминулись. 1972