Собрание сочинений. Том 1. Первый лед

Вечер в «Обществе слепых»

Милые мои слепые, слепые поводыри, меня по своей России, невидимой, повели. Зеленая, голубая, розовая на вид, она, их остерегая, плачет, скрипит, кричит. Прозрейте, товарищ зрячий, у озера в стоке вод. Вы слышите — оно плачет? А вы говорите — цветет. Чернеют очки слепые, отрезанный мир зовут — как ветви живьем спилили, следы окрасив в мазут. Скажу я вам — цвет ореховый, вы скажете — гул ореха. Я говорю — зеркало, вы говорите — эхо. Вам кажется Паганини красивейшим из красавцев, Сильвана же Помпанини — сиплая каракатица, им пудреница покажется эмалевой панагией. Вцепились они в музыкальность, выставив вверх крюки, как мы на коньках крючками цеплялись за грузовики. Пытаться читать стихи в «Обществе слепых» — пытаться скрывать грехи в обществе святых. Плевать им на куртку кожаную, на показуху рук, они не прощают кожею наглый и лживый звук. И дело не в рифмах бедных — они хорошо трещат,— но пахнут, чем вы обедали, а надо петь натощак! В вашем слепом обществе, всевидящем, как Вишну, вскричу, добредя ощупью: «Вижу!» — зеленое зеленое зеленое заплакало заплакало заплакало зеркало зеркало зеркало эхо эхо эхо 1974

Говорит мама

Когда ты была во мне точкой (отец твой тогда настаивал), мы думали о тебе, дочка,— оставить или не оставить? Рассыпчатые твои косы, ясную твою память и сегодняшние твои вопросы: «оставить или не оставить?» 1973

Аисты

В. Жаку

В гнезде, венчающем березу, стояли аист с аистихою над черным хутором бесхозным бессмысленно и артистично. Гнездо приколото над чащею, как указанье Вифлеема. Две шеи выгнуты сладчайше. Вот так змея стоит над чашею, став медицинскою эмблемой. Но заколочено на годы внизу хозяйское гнездовье. Сруб сгнил. И аист без работы. Ведь если награждать любовью, то надо награждать — кого-то. Я думаю, что Белоруссия семей не возместила все еще. Без них и птицы безоружные. Вдруг и они без аистеныша?.. ...Когда-нибудь, дождем накрытая, здесь путница с пути собьется, и от небесного события под сердцем чудо в ней забьется. Свое ощупывая тело, как будто потеряла спички, сияя, скажет: «Залетела. Я принесу вам сына, птички». 1973

Летающий мужик

I

Встречая стадо в давешние лоты, мне объясняла бабушка приметы: «Раз в стаде первой белая корова, то завтра будет чудная погода».

II

Коровы, пятясь, как аэротрапы, пасутся, сунув головы в луга. И подымались плачущие травы по их прощальным шеям голубым. И если лидер — светлая корова, то, значит, будет летная погода! Коровьи отношенья с небесами еще не удавалось прояснить. Они, пожалуй, не летают сами, но понимают небо просинить. Раз впереди красивая корова, то утро будет синим, как Аврора.

Ill

На фермах блещут полиэтилены. Навоз вниз эскалатором плывет, как пассажиры в метрополитене. И это лучше, чем наоборот. Как зубры ненавидят мотоциклы! Копытные эпохи ледников несутся за трещоткой малосильной. Бедуля ненавидит дураков.

IV

Ему при Иоанне шапку сдуло, но не поклон, не хулиганский шик — Владимира Леонтьича Бедулю я бы назвал «Летающий мужик». Летит мужик — на собственной конструкции, летит мужик — по Млечному Пути, лети, мужик! Держись за землю, трусы. Пусть снимут стружку. Легче ведь. Лети! А если первой скучная корова, то, значит, будет скучная погода.

V

Он стенгазеты упразднил, взамен воздвиг радиостанцию пастушью, чтоб плыли сообщения воздушные в дистанции 12 деревень. Над Беловежьем плакала Вселенная. И нету рифмы на ответный тост. Но попросил он «Плач по двум поэмам». А я-то думал, что Бедуля прост.

VI

Нет правды на земле. Но правды нет и выше. Бедуля ищет правду под землей. Глубоко пашет и, припавши, слышит, как тяжко ей приходится, родной! Его и славословили, и крыли. Но поискам — не до шумих. Бедуля дует на подземных крыльях! Я говорю: «Летающий мужик». Все марты поменялись на июли. Коровы, что ли, балуют, Бедуля?

VII

Коровы программируют погоды. Их перпендикулярные соски торчат, на руль Колумбовый похожи. Им тоже снятся Млечные Пути. Когда взгрустнут мои аэродромы, Пришли, Бедуля, белую корову! 1972

Лесник играет

Р. Щедрину

У лесника поселилась залетка. Скрипка кричит, соревнуясь с фрамугою. Как без воды рассыхается лодка, старая скрипка рассохлась без музыки. Скрипка висела с ружьями рядом. Врезалась майка в плеча задубелые. Правое больше привыкло к прикладам, и поотвыкло от музыки левое. Но он докажет этим мазурикам перед приезжей с глазами фисташковыми — левым плечом упирается в музыку, будто машину из грязи вытаскивает! Ах, покатила, ах, полетела... Вслед тебе воют волки лесничества... Майки изогнутая бретелька — как отпечаток шейки скрипичной. 1973

Повесть

Он вышел в сад. Смеркался час. Усадьба в сумраке белела, смущая душу, словно часть незагорелая у тела. А за самим особняком пристройка помнилась неясно. Он двери отворил пинком. Нашарил ключ и засмеялся. За дверью матовой светло. Тогда здесь спальня находилась. Она отставила шитье и ничему не удивилась. 1972

Королевская дочь

Ты — дочь полководца и плясуньи. Я — вроде придворного певца. Ко мне прибегаешь в полнолунье в каморку, за статуей отца. В годину сражений и пожара, зубами скрипя, чтоб не кричать, всю совесть свою, чтоб не мешала, вдохнул он в твою хмельную мать. Родилась ты светлая такая! Но как-то замороженно-тиха. Заснув со мной перед петухами, кричишь, как от страшного греха. Тогда постаменты опустеют. И я холодею, как мертвец, когда по прогнувшимся ступеням ступает твой каменный отец. 1973

* * *

На площади судят нас, трех воров. Я тоже пытаюсь дознаться — кто? Первый виновен или второй? Но я-то знаю, что я украл. Первый признался, что это он. Второй улики кладет на стол. Меня прогоняют за то, что вру. Но я-то помню, что я украл. Пойду домой и разрою клад, где жемчуг теплый от шеи твоей... И нет тебя засвидетельствовать, чтобы признали, что я украл. 1973

* * *

На суде, в раю или в аду скажет он, когда придут истцы: «Я любил двух женщин как одну, хоть они совсем не близнецы». Все равно, что скажут, все равно... Не дослушивая ответ, он двустворчатое окно застегнет на черный шпингалет. 1972

* * *

Теряю свою независимость, поступки мои, верней, видимость поступков моих и суждений, уже ощущают уздечку, и что там софизмы нанизывать! Где прежде так резво бежалось, путь прежний мешает походке, как будто магнитная залежь притягивает подковки! Безволье какое-то, жалость... Куда б ни позвали — пожалуйста, как набережные кокотки. Какое-то разноголосье, лишившееся дирижера, в душе моей стонет и просит, как гости во время дожора. И галстук, завязанный фигой, искусства не заменитель. Должны быть известными — книги, а сами вы незнамениты, чем мина скромнее и глуше, тем шире разряд динамита. Должны быть бессмертными — души, а сами вы смертно-телесны, телевизионные уши не так уже интересны. Должны быть бессмертными рукописи, а думать — кто купит? — бог упаси! Хочу низложенья просторного всех черт, что приписаны публикой. Монархия первопрестольная в душе уступает республике. Тоскую о милых устоях. Отказываюсь от затворничества для демократичных забот — жестяной лопатою дворничьей расчищу снежок до ворот. Есть высшая цель стихотворца — ледок на крылечке оббить, чтоб шли обогреться с морозца и исповеди испить. 1974

Свет вчерашний

Все хорошо пока что. Лишь беспокоит немного ламповый, непогашенный свет посреди дневного. Будто свидетель лишний или двойник дурного — жалостный, электрический свет посреди дневного. Сердце не потому ли счастливо, но в печали? Так они и уснули. Света не выключали. Проволочкой накалившейся тем еще безутешней, слабый и электрический, с вечера похудевший. Вроде и нет в наличии, но что-то тебе мешает. Жалостный электрический к белому примешался. 1972