Собрание сочинений. Том 1. Первый лед

Мотогонки по вертикальной стене

Н. Андросовой

Завораживая, манежа, свищет женщина по манежу! Краги — красные, как клешни. Губы крашеные — грешны. Мчит торпедой горизонтальною, хризантему заткнув за талию! Ангел атомный, амазонка! Щеки вдавлены, как воронка. Мотоцикл над головой электрическою пилой. Надоело жить вертикально. Ах, дикарочка, дочь Икара... Обыватели и весталки вертикальны, как «ваньки-встаньки». В этой, взвившейся над зонтами, меж оваций, афиш, обид, сущность женщины горизонтальная мне мерещится и летит! Ах, как кружит ее орбита! Ах, как слезы к белкам прибиты! И тиранит ее Чингисхан — замдиректора Сингичанц... Сингичанц: «Ну, а с ней не мука? Тоже трюк — по стене, как муха... А вчера камеру проколола... Интриги... Пойду напишу по инстанции... И царапается, как конокрадка». Я к ней вламываюсь в антракте. «Научи,К— говорю,К— горизонту...» А она молчит, амазонка. А она головой качает. А ее еще трек качает. А глаза полны такой — горизонтальною тоской... 1960

Длиноного

М. Таривердиеву

Это было на взморье синем — в Териоках ли? в Ориноко? — она юное имя носила — Длиноного! Выходила — походка легкая, а погодка такая летная! От земли, как в стволах соки, по ногам подымаются токи, ноги праздничные гудят — танцевать, танцевать хотят! Ноги! Дьяволы элегантные, извели тебя хулиганствами! Ты заснешь — ноги пляшут, пляшут, как сорвавшаяся упряжка. Пляшут даже во время сна. Ты ногами оглушена. Побледневшая, сокрушенная, вместо водки даешь крюшоны — под прилавком сто дьяволят танцевать, танцевать хотят! «Танцы-шманцы?! — сопит завмаг.К— Ах, у женщины ум в ногах». Но не слушает Длиноного философского монолога. Как ей хочется повышаться на кружке инвентаризации! Ну, а ноги несут сами — к босанове несут, к самбе! Он — приезжий. Чудной как цуцик. «Потанцуем?» Ноги, ноги, такие умные! Ну, а ночи, такие лунные! Длиноного, побойся Бога, сумасшедшая Длиноного! А потом она вздрогнет: «Хватит». Как коня, колени обхватит и качается, обхватив, под насвистывающий мотив... Что с тобой, моя Длиноного?.. Ты — далеко. 1963

* * *

Над Академией, осатанев, грехопадением падает снег. Парками, скверами счастье взвилось. Мы были первыми. С нас началось. Ласки, погони, искры из глаз. Все — эпигоны, все после нас. Лифы, молитвы, свист пулевой, прыганья в лифты вниз головой!.. 1950

Латышский эскиз

Уходят парни от невест. Невесть зачем из отчих мест три парня подались на Запад. Их кто-то выдает. Их цапают. 41-й год. Привет! «Суд идет!» Десять лет. «Возлюбленный, когда ж вернешься?! четыре тыщи дней, как ноша, четыре тысячи ночей не побывала я ничьей, соседским детям десять лет, прошла война, тебя все нет, четыре тыщи солнц скатилось, как ты там мучаешься, милый, живой ли ты и невредимый? предела нету для любимой — ополоумевши любя, я, Рута, выдала тебя — из тюрьм приходят иногда, из заграницы — никогда...» ...Он бьет ее, с утра напившись. Свистит его костыль над пирсом. О, вопли женщины седой: «Любимый мой! Любимый мой!» 1963

Осень в Сигулде

Свисаю с вагонной площадки, прощайте, прощай, мое лето, пора мне, на даче стучат топорами, мой дом забивают дощатый, прощайте, леса мои сбросили кроны, пусты они и грустны, как ящик с аккордеона, а музыку — унесли, мы — люди, мы тоже порожни, уходим мы, так уж положено, из стен, матерей и из женщин, и этот порядок извечен, прощай, моя мама, у окон ты станешь прозрачно, как кокон, наверно, умаялась за день, присядем, друзья и враги, бывайте, гуд бай, из меня сейчас со свистом вы выбегаете, и я ухожу из вас, о родина, попрощаемся, буду звезда, ветла, не плачу, не попрошайка, спасибо, жизнь, что была, на стрельбищах в 10 баллов я пробовал выбить 100, спасибо, что ошибался, но трижды спасибо, что в прозрачные мои лопатки вошла гениальность, как в резиновую перчатку красный мужской кулак, «Андрей Вознесенский» — будет, побыть бы не словом, не бульдиком, еще на щеке твоей душной — «Андрюшкой», спасибо, что в рощах осенних ты встретилась, что-то спросила и пса волокла за ошейник, а он упирался, спасибо, я ожил, спасибо за осень, что ты мне меня объяснила, хозяйка будила нас в восемь, а в праздники сипло басила пластинка блатного пошиба, спасибо, но вот ты уходишь, уходишь, как поезд отходит, уходишь. из пор моих полых уходишь, мы врозь друг из друга уходим, чем нам этот дом неугоден? ты рядом и где-то далеко, почти что у Владивостока, я знаю, что мы повторимся в друзьях и подругах, в травинках, нас этот заменит и тот — «природа боится пустот», спасибо за сдутые кроны, на смену придут миллионы, за ваши законы — спасибо, но женщина мчится по склонам, как огненный лист за вагоном... Спасите! 1961

Ночной аэропорт в Нью-Йорке

Автопортрет мой, реторта неона, апостол небесных ворот — аэропорт! Брезжат дюралевые витражи, точно рентгеновский снимок души, Как это страшно, когда в тебе небо стоит в тлеющих трассах необыкновенных столиц! Каждые сутки тебя наполняют, как шлюз, звездные судьбы грузчиков, шлюх. В баре, как ангелы, гаснут твои алкоголики. Ты им глаголишь! Ты их, прибитых, возвышаешь! Ты им «Прибытье» возвещаешь! * * * Ждут кавалеров, судеб, чемоданов, чудес... Пять «Каравелл» ослепительно сядут с небес! Пять полуночниц шасси выпускают устало. Где же шестая? Видно, допрыгалась — блядь, аистенок, звезда!.. Электроплитками пляшут под ней города. Где она реет, стонет, дурит? И сигареткой в тумане горит? Она прогноз не понимает. Ее земля не принимает. * * * Худы прогнозы. И ты в ожидании бури, Как в партизаны, уходишь в свои вестибюли. Мощное око взирает в иные мира. Мойщики окон слезят тебя, как мошкара, Звездный десантник, хрустальное чудище, Сладко, досадно быть сыном будущего, Где нет дураков и вокзалов-тортов — Одни поэты и аэропорты! Стонет в аквариумном стекле Небо, приваренное к земле. * * * Аэропорт — озона и солнца аккредитованное посольство! Сто поколений не смели такого коснуться — Преодоленья несущих конструкций. Вместо каменных истуканов Стынет стакан синевы — без стакана. Рядом с кассами-теремами Он, точно газ, антиматериален! Бруклин — дурак, твердокаменный черт. Памятник эры — Аэропорт. 1961

Вступление

Открывайся, Америка! Эврика! Короную Емельку, открываю, сопя, в Америке — Америку, в себе — себя. Рву кожуру с планеты, сметаю пыль и тлен, спускаюсь в глубь предмета, как в метрополитен. Там груши — треугольные, ищу в них души голые. Я плод трапециевидный беру не чтоб глотать — чтоб стекла сердцевинки сияли, как алтарь! Исследуйте, орудуйте, не дуйте в ус, пусть врут, что изумрудный,К— он красный, ваш арбуз! Дарвины, Рошали ошибались начисто. Скромность украшает? К черту украшательство! Вгрызаюсь, как легавая, врубаюсь, как колун... Художник хулиганит? Балуй, Колумб! По наитию дую к берегу... Ищешь Индию — найдешь Америку! 1961

Второе вступление

Обожаю твой пожар этажей, устремленных к окрестностям рая! Я — борзая, узнавшая гон наконец, я—борзая! Я тебя догоню и породу твою распознаю По базарному дну ты, как битница дуешь, босая! Под брандспойтом шоссе мои уши кружились, как мельницы, по безбожной, бейсбольной, по бензоопасной Америке! Кока-кола. Колокола. Вот нелегкая занесла! Ты, чертовски дразня, сквозь чертоги вела и задворки, и на женщин глаза отлетали, как будто затворы! Мне на шею с витрин твои вещи дешевками вешались. Но я д у ш у искал, я турил их, забывши про вежливость. Я спускался в Бродвей, как идут под водой с аквалангом. Синей лампой в подвале плясала твоя негритянка! Я был рядом почти, но ты зябко ушла от погони. Ты прочти и прости, если что в суматохе не понял... Я на крыше, как гном, над нью-йоркской стою планировкой. На мизинце моем твое солнце — как божья коровка. 1961

Лобная баллада

Их величеством поразвлечься прет народ от Коломн и Клязьм. «Их любовница — контрразведчица англо-шведско-немецко-греческая...» Казнь! Царь страшон: точно кляча, тощий. почерневший, как антрацит. По лицу проносятся очи, как буксующий мотоцикл. И когда голова с топорика подкатилась к носкам ботфорт, он берет ее над толпою, точно репу с красной ботвой! Пальцы в щеки впились, как клещи, переносицею хрустя, кровь из горла на брюки хлещет. Он целует ее в уста. Только Красная площадь ахнет, тихим стоном оглушена: «А-а-анхен!..» Отвечает ему она: «Мальчик мой государь великий не судить мне твоей вины но зачем твои руки липкие солоны? баба я вот и вся провинность государства мои в устах я дрожу брусничной кровиночкой на державных твоих усах в дни строительства и пожара до малюсенькой ли любви? ты целуешь меня Держава твои губы в моей крови перегаром борщом горохом пахнет щедрый твой поцелуй как ты любишь меня Эпоха обожаю тебя царуй!..» Царь застыл — смурной, малахольный, царь взглянул с такой меланхолией, что присел заграничный гость, будто вбитый по шляпку гвоздь. 1961

Тишины!

Тишины хочу, тишины... Нервы, что ли, обожжены? Тишины... чтобы тень от сосны, щекоча нас, перемещалась, холодящая словно шалость, вдоль спины, до мизинца ступни. Тишины... Звуки будто отключены. Чем назвать твои брови с отливом? Понимание — молчаливо. Тишины. Звук запаздывает за светом. Слишком часто мы рты разеваем. Настоящее — неназываемо. Надо жить ощущением, цветом. Кожа тоже ведь человек, с впечатленьями, голосами. Для нее музыкально касанье, как для слуха — поет соловей, Как живется вам там, болтуны, на низинах московских, аральских? Горлопаны, не наорались? Тишины... Мы в другое погружены. В ход природ неисповедимый. И по едкому запаху дыма мы поймем, что идут чабаны. Значит, вечер. Вскипает приварок. Они курят, как тени тихи. И из псов, как из зажигалок, Светят тихие языки. 1963

Рок-н-ролл

Андрею Тарковскому

Партия трубы

Рок- н- ролл — об стену сандалии! Ром в рот — лица как неон. Ревет музыка скандальная, труба пляшет, как питон! В тупик врежутся машины. Двух всмятку — «Хау ду ю ду?» Туз пик — негритос в манишке, дуй, дуй в страшную трубу! В ту трубу мчатся, как в воронку, лица, рубища, вопли какаду, две мадонны а-ля подонок — в мясорубочную трубу! Негр рыж — как затменье солнца. Он жуток, сумасшедший шут. Над миром, точно рыба с зонтиком, пляшет с бомбою парашют! Рок-н-ролл. Факелы бород. Шарики за ролики! Все — наоборот. Рок-н-ролл — в юбочках юнцы, а у женщин пробкой выжжены усы. (Время, остановись! Ты отвратительно...) Рок-н-ролл. Об стену часы! «Я носила часики — вдребезги, хреновые! Босиком по стеклышкам — ой, лады...» Рок-н-ролл. По белому линолеуму... (Гы!.. Вы обрежетесь временем, мисс! Осторожнее!..) ...по белому линолеуму кровь, кровь — червонные следы!