Собрание сочинений. Том 2

* * *

От Генриха Сапгира балдею — от профиля тапира, от Герники сабвея, московского, который абсорбиру- ется? 1993

Очисти снег

Очисти, снег, страну, сознание очисти. Я руку поломал. Я гипсочеловек. Очисти, снег, меня исповедальной читкой. Страну очисти, снег. Мне непонятно, с кем помолвлена отчизна. Телеэкран души зашкален от помех. В душе идет метель. Предсвадебный мальчишник. Все пьяные, как снег. На клавишах берез, взлетев, сыграем «чижик». Все — мокрые, как снег, целуются при всех. Беспрецедентный снег, ты дух или материя? или повальный грех? У родины моей менталитет метели. Смертельно люблю снег. Люблю ногами вверх висящие кальсоны, в морозе, как собор из колоколен двух... Очисти, снег, страну не конституционно, а исповедью вслух. Не трогай, гнев, страну, которой нет беднее. Не трогай, смех, страну. К нам падает с небес мольба объединенья. Я снегу присягну. Объедини печаль Борисова-Орехова и тех, которых нет. Как я люблю страну, которая уехала, и ту, что смотрит этот снег... Очисти душу, снег, — немедленно, сегодня. И небо разгипсуй. Стряхнет снег с проводов невидимый Сеговья. Снег абсорбирует абсурд. 1994

Еще очисти снег

«Очисти снег!» — кричат. Прибуксовало кузов. Снег — бал. Традиционно русская закуска! Снэк-бар. Но кто очистит снег от наших безобразий? Есть разве ему химчистка? Как бьется белое сердчишко! И не понять слова гуляк: «Гуд лак»? или «Гулаг»? За бывшей дачею генсека лишь гены неба. Наш мотель. И агностического снега непоправимая метель! Очисти душу, снег, немедленно, сегодня. Овчинку — изнутри. Послушайся поэта старомордого — под «дворник» брось снежку. И видимость протри. Очисть, Господен снег, гриппозные апчихи вкруг женщины, не любящей аптек. Чтоб было чем дышать, страну и жизнь очисти, очисти, снег! 1994

* * *

Хозяйка квартиры: «На них были маски и черные презервативы». 1993

Мумии мысли

На каменьях волна, отжавшись, откувыркивается назад. Длинноногие иглы аджарские на набережных лежат. Вы сосновые иглы видели сантиметров в тридцать длины? Словно рихтеровские измерители сверху сцепкой соединены. Парно сжавшись, летят в наш мизер силуэты Ромео-Джульетт. Золотые мумии мысли опускаются на парапет. Словно кто-то иносказательно меж кровавых земных начал золотым мелком указатели в темном воздухе написал. Бродит женщина в Кобулети, в угасающий входит свет, собирает тысячелетья, эти иглы в сухой букет. Меж кошачьих глаз малахитовых, меж империй, летящих в мрак, монархических анархистов, захвативших партособняк. Длинноногие сосен дети! И в скользящем свету гора. И вельветовы Кобулети, как поддетая кобура. «Ты зачем собираешь иглы?» — я спросить ее подошел. И ее спортивные икры напряглись сквозь черный подол. «Я сплетаю из них корзинки под печенье и под цукат». И добавила по-грузински, указывая на закат. Жизни смысл летит по касательной! С неба падают в страшный век непонятные указатели — золотые, головкой вверх. 1993

* * *

Когда человек умирает, его на родину тянет. Когда умирает родина — вдали или где-то рядом — в нас ауры умирают. 1994

Демгородок

Дорог тем, что помог, Академгородок. Через времени ток лечу вспять, на Восток. Моих тем городок — яко демГеродот. Я не демонобог, не геройский совок, но хранишь, городок, дребедень тайных строк. Вдруг тебя больше нет? И куда я приду — в академтемноту или в академсвет? Пас тебя особист, за кордон чтоб не сбег. Спас ты, Новосибирск. Укатил колобок. Но под сердцем свербит молодой холодок, слыша — «Новосибирск», «Академгородок»... Почему сквозь наш быт и подъезды с мочой, молодея, звучит Амадея смычок? Тянет в тот городок, не пойму почему. Или я — парадокс — был свободней в плену? 1992

Звезда по имени поэта

Ссуди мне триста миллионов световых верст! Не зря Ты тезкой Гумилева сфотографирована в рост. Мне до звезды молвы бодяга, все до звезды, когда Твой свет ложится на бумагу, оттягивая гирькою весы. Звезда моя, надел приватный, малолитражка, травести... Плеватели, доплюньте до звезды! 1980

* * *

Двое подошли к калитке. Он похож на пацана. У их праздничной улыбки были наши имена. Моя строчка повенчала их. Присутствовал астрал. Развязностью провинциала он смущенье прикрывал. Завтра в подмосковном храме будет длань вознесена. И над ними, не над нами скажут наши имена. Ангелы стоят в астрале. С болью вглядываясь в фас, в них себя мы не узнали. Они не узнали нас. 1985

* * *

Духовной жаждою томим, несмотря на паспортные данные — не читайте! не завидуйте! — я гражданин страны страдания. Я гражданин метафизической империи страны страдания. Поздно выбирать свободу в Либерии или Иордании. Мне не интересен рейтинг. Боль бомжа равна боли первой дамы. ГУЛАГ и одинокий замок Рединг соседствуют в стране страданья. Самые красивые женщины живут в стране страдания. Некрасивые становятся в ней красавицами. Я хотел бы, чтоб ты выбрала свободу, — не для тебя отечество, где отключают воду. Но мы зарегистрированы тайно в стране страданья. Скорлупа материалистической империи взрывается по Нострадамусу... Я слышу писк, беспомощный, без перьев, рождающейся птицы Состраданья. 1992

Реформа в литературе

(без Лефортова и без пули)

— Стихам нужен PAL-SECAM! — Книгу — в музей, как Нику! Безголовую. — А землянику? — Уголовники! ПРОРОК: Нет розы и «роллс-ройса». Проедем в «хорьхе» с орхидеей! Деньги — не повод для расстройства. Важна идея! Спешите за компьютер сесть, копите в них романы-гипер. Я вырублю энергосеть. И уничтожу все, как Гитлер. ВСЕ: Упоительные ямбы! Но нам бы — ням-ням бы... 1992

Жуткий Крайзис Супер Стар

Рок-опера

1

Эмиссия листопада. Не выехать, не пройти. Эмиссия аристократов — по курсу один к тридцати пяти. Эмиссия повсеместна — притормози машины! Эмиссия пессимизма, эмиссия матерщины. Шурша листопадом мыслей с Пречистенки до Охотного, российская журналистика, идешь со мной, безработная. Ты Осипа строчку пела. Шел ощип прессы крутой. Талантливейшие перья носятся над страной. Им отпуск не обналичили. Да пропади все пропадом! Российская журналистика безработна, но не безропотна. Падают кроны. Женщины падают. Жжет цена. Иванушка International, как крик, летит из окна. Гуляй же, черная мода, обтянута вроде ласт. Безработная наша свобода, четвертая наша власть! И новая музыка штопором закручивает бульвар. Мы все герои рок-оперы «Жуткий Крайзис Супер Стар»

2

ХОР: Новый мелос, мелосмелос, все смело, смелосмело, в магазине, что имелось, — в одни руки по кило. Мыло — мыломыломыло мы — ломы! драка — дракадракадра кадракадрака! булка — булкабулкабулкабулКабул сметай минтай минтай ин тайм in time В Лувре под святые визги вынесли на обозрев платье Моники Левински как абстрактнейший шедевр. Мы бы эту Монику смяли, как гармонику! Простирнули бы — all right. Чистота — ну просто «Тайд». Кто упер надежд кристалл? Жуткий Крайзис Супер Стар.

3

Идет эмиссия мыслей. Поющая мисс Эмиссия снимает комиссионные с эмиссии попсы. Шуршит под ногой опущенная эмиссия компромиссов. В козлах, что хрустят капустой, — эмиссия пустоты. Свобода по фене ботает. Мы можем ей поделиться. Эмиссионер свободы красиво шмальнет с винта. Любая модель бездарна без дали идеализма. Мы — новые безработные. Внутри у нас пустота. Эмиссия демонстраций. Филиппики горемычные. Особняки кирпичные краснеют из-за оград. Российская журналистика сильней Настасьи Филипповны, не пачки купюры липовой — журналы ее горят! Станки печатные заняты. Им не до литературы: пустые стихи и романы абсорбируют пустоту. Стоят золотые заморозки. Слетают с осин алтушки. Запойному графоману, мне пишется в пору ту. Мой край, где Нуреев лунный метал перед нами бисер, где пулю себе заказывал георгиевский соловей, неужто ты не мессия, как Андрей Белый мыслил, неужто, Россия, стала эмиссиею нулей!? ХОР: Налей «старочки» в хрусталь. Жуткий Крайзис Супер Стар. Кеннет Старр, назначенный Клинтоном следователь, потратил на его разоблачение 40 млн долларов из госбюджета. 11 000 милиционеров и 6 000 военнослужащих участвовали в демонстрации протеста под лозунгами: «НАРОД К ОТВЕТУ!» «СТРАНУ В ОТСТАВКУ!» «КЛОНИРУЙТЕ ДЕНЬГИ В СБЕРКАССАХ!» «Не храните деньги в гречневых кашах!» Началось планирование купюр. Стольник — это наш Большой театр. На наших глазах четверка коней на фронтоне превращается в девятку, а к вечеру их уже становится двести, как в программе «Вести». Кони, кони, как тучи, летят над городом — табуны! Женщины, визжа от восторга, задирали головы. Ароматные, мохнатые апельсины сыпались с неба. Мы с тобой условились встретиться у третьей колонны Большого театра, но через час она склонировалась в тридцатую, а к вечеру — в двести тридцать первую! 28 августа я пел на сцене Большого. Оркестр из долговой ямы грянул увертюру из оперы «Жуткий Крайзис». Сразу я почувствовал, как левый карман вздувается подобно флюсу. Боже мой, ведь там я положил купюру с Большим театром. Сорок театров раздували мне брюки — и в каждом была сцена, зал и свой крохотный поэт у микрофона. Кони, кони упруго вырывались на волю. Только молния бы выдержала! Ты делала мне из зала страшные паза. Но деньги-то воздушные — я поднялся на левой штанине как на воздушном шаре и полетел за кулисы. Там мы обменяли все Большие театры на зеленую башенку с медальоном их Президента. Когда Бог произносит слово «Большой», он заикается: «Боль... боль... боль... боль...» В городе исчезла Черное нце несли на носилках. Вы читали «В круге первом» женицына ? В по ствах толпились за визой. Маршировали даты. Пели: « овей, овей, пташечка!» Назревал яной бунт. В Нью-Йорке царил омон Волков. исты филармонии разучивали мелодию «Жуткий Крайзис». Да здравствует мировая идарность истов филармонии.