Собрание Стихотворений

XI. «С деревьев сняв лучом янтарным…»

С деревьев сняв лучом янтарным Две-три последние слезы, Каким победно-лучезарным Выходит солнце из грозы! И струй заголубевших трепет, По озаренным берегам Листов новорожденный лепет, Лягушьи трели, птичий гам, И солнца под ветвями пятна, И лиственная в рощах тень, Всё — первозданно, благодатно, И всё — как в оный первый день! Всё ожило: где — щебет птичий, Где песня раздалась в селе, Где свежий след ноги девичей На влажной впечатлен земле. Не божьего ли вожделенья Нисходит к смертным полнота? Какая нега утоленья Во всей природе разлита! Извечным жалимый желаньем То бог весенний, молодой Насытил плоть соприкасаньем И взгляд роскошной наготой. Проникни в смысл знаменованья! Пойми, что после гроз и бурь Целительней благоуханье И непорочнее лазурь.

XII. «Лазурью осени прощальной…»

Лазурью осени прощальной Я озарен. Не шелохнут Дубы. Застывший и зеркальный Деревья отражает пруд. Ложится утром легкий иней На побледневшие поля. Одною светлою пустыней Простерлись воды и земля. В лесу неслышно реют тени, Скудея, льется луч скупой, И радостен мой путь осенней Пустынно блещущей тропой.

XIII. «Мороз, как хищник разъяренный…»

Мороз, как хищник разъяренный, Спалил луга и листья сжег, И гулок хруст новорожденный Морозом скованных дорог. И ярки дни, и ночи звездны… Лишь розовый закат потух, Зажглись пылающие бездны, А лес опалый пуст и тух. Когда придет палач природы, Биенье жизни заглуша, Всю широту своей свободы Не в силах осознать душа!

XIV. «Сияньем, золотым и алым…»

Сияньем, золотым и алым, Исходит запад. Я — один. В вечерний час в лесу опалом, Средь зачарованных вершин. Чу! Детский крик и лай собаки Донесся из деревни вдруг. Донесся из деревни вдруг. Разделен и малейший звук! Мечта в былом без боли бродит, И от хрустальной вышины На сердце и на землю сходит Очарованье тишины.

XV. «Мой милый дом, где я анахоретом…» [112]

Мой милый дом, где я анахоретом Провел прошедшую весну! Ужели этих дней, вдвоем с моим поэтом, Я больше не верну? Вот комната рабочая, в которой Так мало я писал; вот спальня, где Так мало спал; окно с закрытой шторой, И шляпа легкая сереет на гвозде. Обрывки писем и флакон зеленый С Дикмаром ароматным. Как в бреду, Всю ночь, безумный и влюбленный, Рокочет соловей в березовом саду. За прудом — холм, зеленая поляна, Куда в жару на целый день Любил я уходить с романом Флориана, Где сладко нежила березовая тень. О эта книжка малого формата, Бумага серая и золотой обрез… Шептал мне ветер, полный аромата. Что мир идиллии воскрес. Люблю мораль французской старой книги, Забавы мирные кастильских пастухов, Невинные любовные интриги И на коре следы чувствительных стихов. Люблю я имена Клоринды и Эстеллы И злоключения пастушеской четы, Гравюры тонкие: амур, точащий стрелы, Под вязом — жертвенник, амфора и цветы. Какие свежие, пленительные сказки! Сначала непреклонный гнев отца, Разлука… всадники и дама в черной маске, И Гименей сопряг их верные сердца. Нарядных рыцарей кортежи Летят между холмов, и снова rive fleurie, И завтрак на лугу: плоды и свежий Творог и сыр, и танцы до зари. И рыцари любви завидуют пастушьей, Их добродетелям, трудам невинным их. «Я с вами остаюсь, мои друзья. Под грушей Я мирно проведу остаток дней моих». ………………………………………….. Как сладко слиться с жизнью древней, Когда за окнами — весна! Но солнце меркнет. Из деревни Несется песня, сладостно грустна. Простите все! с остывшим чаем Напрасно ждет меня поэт; Животворя листы, Каменою венчаем… Часы бегут, меня всё нет. И лишь, когда бледнело полнолунье И дали становились розовей, Со вздохом старая ворчунья Мне отворяла дверь… и плакал соловей.

112

«Мой милый дом, где я анахоретом…» (с. 259). Анахорет (греч.) — пустынник, отшельник. Вдвоем с моим поэтом… — с А. Белым. Соловьев и Белый провели весну и лето 1907, снимая дачу в с. Петровском, т. к. флигель Соловьева в Дедове отстраивали после пожара. Флориан Жан Пьер Киари де (1755–1794) — французский писатель, автор стихотворных идиллий, басен, пасторальных повестей и романов («Галатея», «Блиомбери», др.). Rive fleurie — цветущий берег (фр.). Камена — в римской мифологии нимфа ручья. Отожествлялась с музой.

XVI. ИЗ ДНЕВНИКА

Неужели я снова В этих березовых рощах? Снова сияет майское солнце, Склоняясь над розовым полем. Пахнет аиром, И плакучие прибрежные ивы (Милые! Милые! Те самые!) Без движенья дремлют над прудом. Какая тишина! Заглохла березовая аллея, С гнилым мостиком над канавой, — Где мы жили вдвоем — Я и соловей — И оба любили, И оба пели песни. Но он был счастливее меня, И песни его были слаще. Вот и маленькие друзья мои Толпятся на берегу, И один из них, По колено погрузившись в воду, Прячет в аире плетеную вершу. Снова начинаются привычные разговоры: Отчего перевелась рыба, Оттого ли, что пруд зарос аиром, Или оттого, что колдун заговорил рыбу. Вот уж бледно-золотая заря Угасает над лесом. Ведра девушек звенят у колодца, И листья деревенских черемух и яблонь Девственно зеленеют На нежно-розовом небе. Снова аир, весна и колодезь, И заря… отчего же мне хочется плакать? Отчего мне так грустно, Так грустно?

XVII. ГАЛАТЕЯ [113]

Памяти прадеда моего И. М. Ковалинского

Меня зовут твои томительные стоны, Я не могу уснуть… Чу! вновь протяжный свист. В прибрежных тростниках рыдают Аквилоны, Растаяли пруды, ненастный вечер мглист. В гробнице тусклых вод вновь ожил вздох любови, И нега томная, и смертной муки крик… Селена грустная в серебряном покрове Над рощей дымною возносит бледный лик. Ты вновь зовешь меня, старинный зов проклятья, Я повесть древних тайн читаю при луне, Я чую влажные, но мертвые объятья… «Погибни, милый», вновь она шепнула мне. Я вижу эту грудь, где белые лилеи, Смешавшись с розами, манили поцелуй… Свиданья тайные в березовой аллее, У статуй мраморных и сладкозвучных струй. Я помню первые твои сопротивленья, Отказы нежные, и ропот, и испуг, Твой заглушенный крик и сладкое томленье, Лобзания и ласк в одно слиянный звук. О, замолчи навек в глухой гробнице водной, О сладких радостях забудь, не говори! О злая ночь весны! О ветер безысходный, Ты вновь промучаешь до утренней зари. Пустынны берега. Пред утром холодея, Трепещут ветви ив над серебром волны. Из хладных, мертвых вод ты вышла, Галатея, Чтоб плакать о былом… Как бледен лик луны!

113

Галатея (с. 263). В. 1908. № 8. С. 14–15, № 6 в цикле «Сельская цевница». Мотив покончившей счеты с жизнью молодой женщины, утонувшей в пруду, появляется в творчестве Соловьева неоднократно, связан с дедовской усадьбой: «Меж крестьян ходило предание, что по ночам над прудом и по берегам показывается призрак белой женщины» (Воспоминания. С. 48). Посвящение — Илья Михайлович Ковалинский (Коваленский; 1790–1855), прадед Соловьева, статский советник, светский человек, поклонник «Аполлона и Венеры», масон, пожалованный в 1819 орденом Иоанна Иерусалимского. Переменил образ жизни после женитьбы на крестьянке, стал богомолен, много лет трудился над хронологией библейской истории. Галатея — в греч. мифологии имеет два значения: 1) дочь Нерея, морская нимфа, нереида; 2) возлюбленная скульптора Пигмалиона, превратившаяся из прекрасной статуи в живую женщину. Селена — луна.

1907, Август Петровское

ДЩИ СИОНА

Ликуй ныне и веселися, Сионе.

Канон Пасхальный, песнь 9-я

I. ВХОД ВО ИЕРУСАЛИМ [114]

Восстань от ложа сна, о дщерь Сиона, И возликуй, воспевши сладкий стих — Пророческую песню Соломона. Невеста, встань! Твой царь и твой жених Уже у врат. Холмы в миндальном цвете, Напевы птиц — в оливах голубых. Смеющиеся девушки и дети Фиалки и нарциссы для кого В долинах собирали на рассвете? По всем долинам — шум и торжество. Течет народ во сретенье Мессии, И час настал веселья твоего. Стоят толпы, склонив главы и выи. Он близится, прекрасный, как гроза: Омыты нош миррою Марии, Как у орла горят Его глаза. Он привязал детеныша ослицы, Где листья клонит вешняя лоза. Его поют тимпаны и цевницы. К Его ногам покровы и цветы Слагают нежные отроковицы. Царица! ждешь возлюбленного ты, Твой терем полон нарда и алоя, Сиянием чертоги залиты. Блистает в розах ложе золотое, И фимиам в кадильницах горит. Сбывается пророчество святое, Как царь Давид в псалмах благовестит, Захария предрек во время оно. Фиалками и финиками крыт Цветущий путь. Восстань, о дщерь Сиона!

114

Вход во Иерусалим (с. 265). В. 1909. № 8. С. 7–8, № 1 в цикле «Терцины». Тимпаны — древние ударные музыкальные инструменты, род тарелок, а также литавры. Нард — благовонное растение, из которого добывается миро. Алоэ — многолетнее растение семейства лилейных, символ смерти Христа и его погребения. Ароматный, терпкий сок алоэ смешивали с миром для умащения тел умерших. Давид — царь Иудеи, пророк, песнопевец, автор Псалтири. Перенес Кивот Завета в Иерусалим. Считается прообразом Иисуса-Мессии. Захария — библейский пророк, предсказавший явление Спасителя, конец света и будущее Иерусалима. Из книги его пророчеств Соловьев использует реминисценции: «Ликуй и веселись, дщерь Сиона! Ибо вот Я приду и поселюсь посреди тебя» (Зах. 2, 10); «Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: се, Царь твой грядет тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице» (Зах. 9, 9).

II. АНГЕЛ И МИРОНОСИЦЫ [115]

Кого искать пришли вы утром в сад С амфорой, полной нардового мира? Кому слеза и чистый аромат? Чуть брезжит день. И холодно, и сыро В пустом саду. Но высь уже чиста, И песни птиц несутся из эфира. Зачем в гробу вы ищете Христа? Зачем пришли, в тоске, рыдать над телом В пещере — свет, и глубь ее пуста. На камне ангел в одеянье белом Сидит, глашатай неба и земли, И он — женам, от страха онемелым: «Христос Воскрес! дни горести прошли. Что ищете живого в мраке гроба? Что плачете нетленного во тли? Ужален ад: его бессильна злоба: Тридневного извергла мертвеца Земли плодоносящая утроба. Сияньем мрак пронизан до конца, И, уязвленные стрелами гнева, Бегут враги от светлого лица. Спасен Адам, и торжествует Ева, И, прежде всех узнав благую весть, Пресветло радуется Матерь-Дева. И церкви сад уже готов зацвесть, И солнце истины стоит в зените. Се — суд любви и праведная месть. Спешите, жены, и Сиону рцыте: Христос Воскрес! Фома, коснись до ран! Апостолам Его благовестите. Евангелием вашим осиян Отныне мир, дубы в саду церковном, Три солнца — Петр, Иаков, Иоанн! Но ты, пришедшая путем греховным Магдалы дочь, у гроба медлишь ты, Горя огнем, священным и любовным. В тумане сад и цветники пусты… Иди туда, где — тени голубые, Песок, заря и белые цветы. Садовник бродит там. Глаза — родные, И бел хитон в смоковничной тени. Посмотрит он и вымолвит: Мария! И ты, упав, ответишь: “Раввуни!”»

115

Ангел и мироносицы (с. 267). В. 1909. № 8. С. 8–9, № 2 в цикле «Терцины». В основе ст-ния — евангельский сюжет (Матф. 28; Мар. 16; Лук. 24; Иоан. 20). Рцыте — скажите. Фома, коснись до ран… — евангельский эпизод: «Пришел Иисус, когда двери были заперты, стал посреди их и сказал: мир вам! Потом говорит Фоме: подай перст твой сюда и посмотри руки Мои, подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим. Фома сказал Ему в ответ Господь мой и Бог мой!» (Иоан. 20, 26–28). Три солнца — Петр, Иаков, Иоанн — ученики Иисуса Христа. Раввуни — учитель (др. — евр).

III. ИОАНН КРЕСТИТЕЛЬ [116]

П. С. Соловьевой

Мой пояс груб. Акриды, мед пчелиный Мне снедь. У Иорданских берегов Я всех зову омыться от грехов, Где голубые зыблются маслины. Осанною оглашены долины, Безмолвствуют свирели пастухов. Елеем блещет терем Женихов, И рдеет нард в амфоре Магдалины. Я дикий скимн пустынных вод и скал. Как ярый хмель, во чреве я взыграл, Вняв девы глас, несущей крины рая. Се полн Сион светильников и роз. В руках детей благоухают вайя… Мой крест воздет: я жду Тебя, Христос!

116

Иоанн Креститель (с. 269). Посвящение — Поликсена Сергеевна Соловьева (1867–1924), поэтесса, переводчица, художница, редактор- издатель (совместно с Н. Манасеиной) журнала «Тропинка», младшая сестра М. С. Соловьева, отца поэта. Акриды — саранча, пища св. Иоанна Предтечи. Ее разрешалось есть евреям. Осанна — спасение от Бога. Как ярый хмель, во чреве я взыграл… — евангельский эпизод «Когда Елисавета (мать Иоанна Предтечи — В.С.) услышала приветствие Марии, взыграл младенец во чреве ее; и Елисавета исполнилась Святого Духа» (Лук. 1, 41). Вайя — пальмовая ветвь, символ победы Христа над смертью.

IV. РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО

Расцвел миндаль. Под благовесты лир, В тени маслин, почила Галилея. С медвяной розой росная лилея Вершит лобзаний вожделенный пир. В Ее очах синеет кроткий мир, Златые косы тяжки от елея, Ланиты рдеют. Девственно алея, Душистых уст полураскрыт потир. Внимает в поле небу пастырь мирный. Волхвы с диваном, золотом и смирной Склоняются пред яслями Христа. В груди Марии белый сад вздыхает. Недвижны кедры. Вышина чиста. И в синеве Сион благоухает.