Собрание Стихотворений

V. ЗАКЛЯТИЕ РОЗАМИ, ЛИЛИЯМИ И ИМЕНЕМ МАРИИ [117]

Болотный дух, дух похоти и тлена, Тебя сожгла небесная любовь, И розою цветет Андиомена — Хаоса язвенного кровь. Мы светло празднуем свободу от проклятья, Когда, под громы роковых угроз, Алеет поцелуй, сплетаются объятья, И шествует весна в венке из роз. Превозмогая косность мысли нашей, Когда мы близимся к Познанью Божества, Нам лилий девственных благоухают чаши — Кадильницы во храме естества. Взгляни: сей крин весь мрак, весь смрад земной утробы В сребро и аромат духовно претворил: Благовествуя жизнь и истощая гробы, Марии лилию вручает Гавриил. Мария! таинство божественного брака! О имя красное, сладчайшее имен! О ужас демонов и упраздненье мрака, И над Гоморрою сияющий Сион. О ширшее небес девическое чрево И затворенные святые ложесна! О благосеннолиственное древо, Воней златых плодов прозябшая весна! Сожги последний мрак, фиал любви небесной, О стамна с манною и неопальный куст! Мария — сладкий мед словесный И золото розоуханных уст.

117

Заклятие розами, лилиями и именем Марии (с. 271). …стамна с манною и неопалъный куст… — библейские понятия, связанные с эпизодами Священного Предания.

VI. ЗНАЧЕНИЕ ИСКУССТВА [118]

Дорогой памяти Н. Ф. Ковалевской

Он нам родной — исполненный созвучий, Покорный нам, но еще косный мир: В ответ на мысль гармонией певучей Волнуется вещественный эфир. Певцы, художники, поэты! Наша Мечта сковала хаос мировой, И разума всеемлющая чаша Вмещает мир, певучий и живой. Тебе, о хаос, золотые узы, Звено к звену, сквозь бешенство веков Ковали мы, и ангелы и музы Дарили нам цветы своих венков. Мечи богов! Резец, палитра, лира! Познания духовный, чистый хмель! Сияют в солнце ангельского клира Софокл, Бетховен, Пушкин, Рафаэль. Нерасторжимы легкие оковы, Познал брега безумный океан, И храм искусства, храм многовековый, Вознесся ввысь, нетленьем осиян. Немолчная, согласная осанна Из наших уст Тебе гремит, Христос. Исполнен храм и лилий Иоанна, И роз Марии, непорочных роз. С креста, в крови, Ты внемлешь нашей лире, И жрец-поэт возносит к небесам Кадильницу и золотой трикирий: Свет разума и песен фимиам.

118

Значение искусства (с. 272). Посвящение — Надежда Федоровна Коваленская (урожд. Мирошкина;?-1909), дочь профессора гражданского права Ф. М. Мирошкина; жена Н. М. Коваленского, старшего брата О. М. Соловьевой; окончила Московскую консерваторию (класс А. Г. Рубинштейна); руководила частной музыкальной школой. Кадильница — сосуд для каждения, означающего возношение молитв к Боту. Трикирий — трехсвечник, которым осеняют народ при богослужении. Символизирует Святую Троицу и свет Христа-Богочеловека. Фимиам (греч. thymiama, от thymiao — жгу, курю) — благовонное вещество, сжигаемое при богослужениях.

VII. ЛЕПОТА МИРОЗДАНИЯ [119]

Благослови, душе моя, Господа.

Предначинательный псалом

Беззвездным хаосом окованные души Восходят в свет, приявши телеса, И воды отделяются от суши, И синей кожею простерты небеса. Замкнута бездна узами предела, И вещество числом. Раздельны день и ночь. К волне волну и к телу тело Стремит божественная мочь. О дивный образ мира! Сад явлений! Хвалите Господа в горах, из чащных недр, Онагры, зайцы и елени. Древа масличные, ливанский кедр. Вы — пурпур луга — розы, крины — О звезды среброустые полей — И фимиам дубрав, и рев звериный, И хмель, и масть — вино, пшеница и елей. Там рыбьим златом голубые бездны Горят. Сиянье излучая ниц, Эфир небес, то солнечный, то звездный, Звенит молитвами влюбленных птиц. И, подражая им, гармонией псалтирной Трепещут гусли; сладкозвучный вздох Зажег свирель. И брак вершится мирный В лесу, в глуши, где травы, листья, мох. Над злом последнюю победу торжествуя, Уста влечет к устам стремление любви, И хаос уязвлен заклятьем поцелуя… Моя душа, Творца благослови!

119

Лепота мироздания (с. 274), Соловьев использует лексику и стилистику Псалтири (Пс. 65, 68, 148, 150): «Хвалите Господа от земли, великие рыбы и все бездны, огонь и град, снег и туман, бурный ветер, исполняющий слово Его, горы и все холмы, дерева плодоносные и все кедры, звери и всякий скот, пресмыкающиеся и птицы крылатые» (Пс. 148, 7-10). Лепота (церк. — слав.) — краса, красота, благолепие, великолепие. Онагры (церк.) — дикие ослы. Елени — олени.

VIII. АПОСТОЛ ИОАНН [120]

Памяти прадеда моего иерея М. В. Соловьева

Я — громов сын. Я — грозен, мудр и юн. Премудрость воплощенного глагола — В моих руках сверкающий перун. Иммануил с небесного престола Нисходит в мир, и расточился мрак. Любовь Христа все козни поборола. На солнце истины вперяя зрак, Все тайны оком я проник орлиным. Чудес начало: в Кане бедный брак. По Галилейским розовым долинам Он с матерью идет на брачный пир, И подан жениху архитриклином Вином любви наполненный потир. У кладезя с блудницей Самарии Беседует спасти пришедший мир. Он видит слезы Марфы и Марии, Он прослезился; по Его словам Свергает Лазарь путы гробовые. Купель грехов — лазурный Силоам: Расслабленный встает, как муж цветущий, Слепорожденный видит. И во храм Пред смертью Он идет на праздник Кущей, Чтоб жаждущие напоил умы Родник воды, из вечности текущей. Но час настал победы князя тьмы, Казался пир трапезой погребальной, В последний раз встречали Пасху мы. Беседе все внимали мы прощальной. Он говорил: «вы — ветви, я — лоза». А я, во время вечери Пасхальной, Припав на грудь, смотрел Ему в глаза. А ветер выл в саду порывом злобным, Чернела ночь, и близилась гроза. Я у креста стоял на месте лобном, И Он раскрыл засохшие уста, И голосом, стенанию подобным, Окровавлен, изъязвлен, со креста Марию сердцу моему сыновью Вручил. Потом увидел я Христа, Но не раба, обрызганного кровью, А грозного царя и судию. Я — Иоанн. Христовою любовью Я взыскан был, и матерь мне свою Он завещал с мучительного древа. На персях Иисуса я в раю. Я весь — любовь, но молниями гнева Караю грех. Внимая гул осанн, Я встал в веках, таинственный, как дева. Я — крин Христа, апостол Иоанн.

120

Апостол Иоанн (с. 276). В. 1909. № 8. С. 11–13, № 3 в цикле «Терцины». Посвящение — Михаил Васильевич Соловьев (1791–1861), в 1817 был рукоположен в сан священника; до 1860 служил настоятелем церкви Московского коммерческого училища, где преподавал Закон Божий; за труды во время эпидемии холеры (1830) награжден орденом Св. Анны; в 1840 возведен в российское дворянство. Кана Галилейская — место претворения Христом воды в вино и исцеления сына царедворца (Иоан. 2, 7–9). Архитриклин — служитель в парадной трапезной (триклиний у римлян — место приема пищи). Силоам — Силоамская купель на юге от Иерусалимского храма. Воды Силоама считаются священными. Здесь омылся исцеленный Христом слепорожденный (Иоан. 9, 1–7). Праздник Кущей — установлен евреями в память окончания сороколетнего странствия. Он говорил: «вы — ветви, я — лоза»… — сокращенная цитата из Евангелия от Иоанна: «Я есмь Лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и я в нем, тот приносит много плода, ибо без меня не может делать ничего» (Иоан. 15, 5). Князь тьмы — дьявол. Крин Христа — любимый ученик.

1909. Март Дедово

ДЕРЕВНЯ [121]

Другу-приятелю Павлу Григорьевичу Монатову посвящаю

Сам платил цены не малые, Не торгуйся, не скупись. Подставляй-ка щечки алые, Ближе к милому садись.

Народная песня

I. ЯБЛОЧНАЯ ТОРГОВКА [122]

121

Посвящение — неустановленное лицо.

Эпиграф, вопреки написанному, — из ст-ния Н. А. Некрасова «Корбейники».

122

Яблочная торговка (с. 278). ЗР. 1907. № 2. С. 28–29.

На телеге тряской, По полям и овражкам, Я поехала вечерком прохладным. Топчут колеса Колокольчики голубые, Красную дрему, Ромашки придорожные. Из лесочка в лесочек, Из села в село, Из деревни в деревню, Еду, яблочная торговка. Яблочки золотенькие! Яблочки аленькие, Наливные, сахарные! Сама на возу сижу, Девка красная, Девка ядреная, Вся в яблоках сижу. Эй ты, молодчик, При часах и в жилетке! Отведай яблочка спелого, Сладким соком кипучего! Вчера только с деревца сняла, Никому его не дала, Для тебя, молодчик, берегла. Кушай его себе на здоровьице, Еще дам, коли поноровится. Потешайся сладостью золотою, Грызи красное плодовое сердце, Испей питьица медвяного. Ты не бойся меня, молодчик! Я — не ведьма проклятая, Я — торговка яблочная, Хохотливая, Да похотливая, Рысь желтоглазая. А уедет мой тряский возок, Покачу по оврагам и колдобинам, Погоняя тощую клячонку Березовым прутом, Золот серп уколет Твое сердце молодецкое. Будешь плакать на зорьке туманной Во глухой во ржи, Поминая торговку яблочную. Что ж! приди ко мне Темной полночью, Когда нету звезд, Нету месяца. До зари плутай Во глухом лесу, В частом ельнике, Над канавами. Очи выхлестай Злыми хвоями. В болотах тони, Тони по пояс. На белой заре Ты найдешь меня, Рысь веселую, Желтоглазую. Вдосталь, молодец, Ты насмотришься, Как с милым дружком Потешаюсь я. Как ласкает он Меня досыта, Как смеемся мы Надь тобой, дурак! Не беги от нас! Будешь званый гость: И тобой, дурак, Не побрезгуем. Приползай, как пес, Со смирением И целуй мои Ноги белые. Ноготок тебе Маво пальчика, А уста и грудь — Другу милому. Что же, молодчик? Возьмешь золотой плодочек От торговки румяной?

1906. Октябрь, Москва

II. ПРОКЛЯТАЯ

Не кори меня, Моя матушка: Не терзай мое Сердце девичье! Знать, такой уж я Уродилася, Нераскаянной Греховодницей. Приголубь меня — Твое детище, На кровать мою Сядь тесовую. Разметалась я По кровати всей. Тело белое Пышет полымем. Развились мои Косы русые. Расходилась грудь, Как морская зыбь. Никому меня Не показывай: Береги свое Имя доброе. Ты прости меня, Приласкай меня! Не кляни твое Родно детище. Золоты ножи Во утробе моей звенят, Кости мои белые хрустят, Черленою кровью омочены. Кто жжет? Кто сечет Утробу мою? Лютый змей Золотым жалом Сосет утробу мою. Ведьма проклятая, Прочь! Ты — не матушка мне: Ты мое детище хочешь пожрать! Кто черный в углу? Хвостатый, Рогатый, Смеется! Не дам тебе моего младенчика! Ах! вешний красный денек! Над синей речкой я гуляла, Первые цветочки собирала, Веселые песенки распевала, Веночек-зеленочек завивала, Зелень в косы русые вплетала. Далеко ушла От родного села. Еле виден дом Моей матушки, На крутом холму Над синей рекой. Повстречал меня Мальчик тоненький, Нежный, холеный подросточек; Охотник до сладостей, До меда, до сахара, До ягодок красных, До цветочков первых. Говорил он мне тихо — ласково: Я люблю тебя, красна девица, Словно ягоды — уста твои, Словно яблоки — груди твои, Словно молоко — ноги твои. Стояла я Под деревцем ведшим. Возле белых ног Травушка-муравушка зеленела, Цвели аленькие цветики. Обнимал он меня, Положил меня На зеленую постель, На одеяльце шелковое, На простыночку цветную, Под кровельку листвяную. А кругом нас были: Березки белые, Да небо синее! Ах ты сладость горькая! Мед золотой! Отрава медвяная! Снадобье волшебное! Кто грызет утробу мою? Матушка моя прокляла меня. Подохну, проклятая, без покаяния. Черти толпятся вокруг моей постели тесовой, Кажут языки красные, Машут хвостами мохнатыми, Готовят каленые сковороды, Котлы со смолою горючею. Где ты теперь, мой мальчик тоненький? Где собираешь сладкие ягоды, Цветы душистые? Вспомни меня, Пожалей меня! Тебя ради терплю: Матушка родная от меня отступилась, Бог меня оставил, Черти меня обступили! Прочь! Не кропите меня святой водой! Проклятой хочу умереть: Плюю на ваши иконы черные, Плюю на тебя, ведьма поганая. Отдай мне моего младенчика — Румяный плод кровей моих, Плод греха моего, Радость мук моих, Зарю мою утреннюю! Ведьма поганая! Отдай мне моего младенчика!

III. ЯРИЛО [123]

Кто ты, девушка на белом, на коне, Во зеленом, во березовом венке? Куда держишь путь прогалиною вешнею, Позавеянною белою черешнею? А сама-то — словно яблонь розовая, В золотой косе — листва березовая, На груди — рубаха из бела холста, Усмехаются сахарные уста. Над тобой шумят веселые деревьица… Кто же, кто же ты, красна девица? Али мя не познал? В красный майский денек Я уж встречала тебя, паренек, Хоть твою молодецкую раззадоривая. Видишь: всходят цветики лазоревые, Где ступает мой конь на весенний мох. Я — бог. Ты прости меня, девица чудная, Березынька белая, веточка изумрудная! Мое сердце сжимает лихая жуть, На твой красный лик я боюсь взглянуть. Ты не бойся меня — ясного царевича. Словно солнце светел лик мой девичий! Ты, как польный злак, захирел, засох, Я спасу тебя, я — веселый бог. Девушка, страшно! Опаляют красные брашна, Душит зелен фимиам. Девушка, девушка, где же храм? Он шумит, он шумит — зеленый лес. Цветы расцветают, и бог воскрес. Соверши закланье весеннее, Вниди в свет моего воскресения, Нож золотой занеси, Кровью луг ороси!

123

Ярило (с. 286). Ярило (Ярила) — в слав. мифологии божество весеннего плодородия. Сохранился в славянской весенней обрядности как персонаж низшей мифологии, воплощаемой в белорусской традиции в образе девушки, одетой в белое, с венком на голове, ржаными колосьями в правой руке и человеческой головой в левой. В позднейшей слав. обрядности ассоциировался с Юрием — Георгием. Брашна (церк.) — еда, пища. Вниди (церк.) — войди, вступи.

IV. СВИДАНИЕ

Ты ли ступаешь В весеннем поле По первым цветочкам? Белоствольные зазеленели березки, Нежны благовеста дальние отголоски. В платье серебряно-розовом Ты гуляешь лесочком березовым. Да, ты жива: Синева Тебя воскресила весенняя. Совершим поцелуй воскресения. — Смеется заря, и лепечут березки. Мне грудь измяли холодные доски, Я не забыла тоску и страх, В косе чернеет могильный прах. — О нет! О нет! Ты — красна, красна, Золотая весна Тебя спасла: Цветами могила твоя проросла. — Ах! не касайся моих колен! Я — золотой, ароматный тлен. Изведав сладость зеленых троп, Опять сойду я в холодный гроб. — Горит заря сквозь алые тучи. Слова твои райски-певучи, Ты проплываешь в дыму березк, И рук засохших янтарен воск. Ах! как желанны, как сладко-горьки Свиданья с мертвой на красной зорьке!

V. ДУХОВНЫЕ СТИХИ [124]

1 Восстанем, сестра моя, рано, Выйдем в широкое поле, Поклонимся селу родному И пойдем весенними тропами. Пасха красная — на небе, В лугах — зеленый апрель. Словно око ангельское небо нам смеется, Моют ноги нам разлившиеся топкие болотца. Взыдем, сестра моя, на горы Сионские, Под прохладные райские кущи, В сладкую сень вертограда Иерусалимля. Сестра моя! Красная моя! Голубка моя! Я — крепкий дуб пред тобою. Ты предо мною — Белая березка весенняя. Одели мы холщовые рубахи, Срезал я в дубраве дубовый посох, Зеленеют на нем весенние листья. Отдыхаем мы над светлыми ключами, Нас венчают Пасхальные березы, Нам постелью — купавы золотые. Поцелуи твои — словно мед пчелиный, Губы слаще земляники и малины. Хвалим Бога мы, не кончив поцелуя, К небу всходит золотая аллилуия. Голубок над тобою сверкнул крылом, На румяных губах расцвел псалом. А вокруг, а вокруг — что за даль и ширь, В синеве раздаются гусли и псалтирь. Странники притекают к Сион-горе, Золотые и красные крылья горят на ясной заре. Свободи и нас от греховных уз, Жених и агнец, сладкий Исус. 1908. Август 2 Вот здесь, Где теперь такая густая и высокая трава, Вот здесь, Когда еще ни одного листа не зеленело на дереве, Но небо, Теплое и голубое, Улыбалось апрелем, Жужжали Пасхальные колокола, И где-то девушки Пели о том, что Христос воскрес, Сорвал я золотую березовую почку, И молитвенно съел ее, Усладившись древесной горечью И думая: Теперь я приобщаюсь весеннему веселию. И были во мне: Радость, молитва и умиление. Под этой самой березой, Весело шумящей зеленой вершиной, Я срываю первую алую ягоду, И, изведав ее аромат и сладость, Думаю: «вот и лето». И мысленно приобщаюсь всему прошлому, Вплоть до дня, Когда впервые Младенческие уста мои Вкусили плод земляничный, Сладкий, как поцелуй Богородицы. И те же во мне: Радость, молитва и умиление.

124

Духовные стихи (с. 290). Вертоград (церк.) — плодовый сад. Купава — водяное растение с желтыми или белыми цветами.

VI. УПЫРЬ

За окном снега сверкают — голубая ширь! «Почитай но мне, невестка, сорок дней псалтырь, — Говорила, умирая, мужнина сестра, — Не прожить мне, чует сердце, даже до утра». В полдень видела сестрицу жаркой и живой, На заре она лежала куклой восковой. Мать уснула. В доме тихо. Лишь жужжанье мух. Всё из горницы тлетворный не выходит дух. Я исполню обещанье, что сестре дала: Вот уж три последних ночи с мужем не спала, Всё молилась, всё постилась и смиряла плоть, Чтобы внял моей молитве в небесах Господь. Верно, с парнем согрешила девица когда. И боялась, умирая, Божьего суда, Что молиться мне велела до шести недель. За окошком блещет солнце и шумит метель. Целый день за аналоем я провесть хочу, Зажигаю пред иконой желтую свечу. Только что б я ни читала — как-то невпопад, И запугивает сердце тресканье лампад. Вижу мертвую сестрицу в желтом я гробу: Синий лик и красный венчик на холодном лбу. Хоть бы маменька проснулась, крикнуло дитя! Понахмурились иконы, золотом блестя. Я крещусь и вновь прилежно говорю псалмы, А в окно проникли тени голубой зимы. Нет, уж видно, мне сегодня не читать псалтырь. Кто-то стукнул… обернулась: за окном — упырь.