Собрание Стихотворений

Сергей Соловьев. 11 октября 1912 г. Дедово

ОБРАЗ МИЛЫЙ [141]

Имя где для тебя? Не сильно смертных искусство Выразить прелесть твою.

Жуковский

О mа fleur, o mon immortelle, Seul etre pudique et fidele Ou vive encor amour de moi.

Alfred de Musset

141

Эпиграфы — 1) из ст-ния В. А. Жуковского «К ней» (1817); 2) из поэмы А. де Мюссе «Майская ночь» (La Nuit de Mai, 1835). Перевод: «О мой цветок, о моя бессмертная! / Единственная душа, верная и целомудренная, / В которой еще живет любовь ко мне!».

I.ЯВЛЕНИЕ МУЗЫ

Сколько лет в тоске упорной, Обступаем мглою черной, Бога солнечного сын, Я, пугая злые силы, Вызывал твой образ милый, Вечно замкнут и один. Я стремил к тебе объятья, Зовом лирного заклятья, В пытках воззывал: приди! Утоли и дай забвенье! Ты, звездой сверкнув мгновенье, Исчезала впереди. Но теперь в напевах вьюги Я расслышал зов подруги, Всё развеялось как дым. Мира тает призрак грубый, Лишь младенческие губы Рдеют смехом золотым. Смех твой — как лесные струи Животворны поцелуи, Как лобзания небес. Ты смеешься, ты ликуешь, Ты над мраком торжествуешь, Твой возлюбленный воскрес. Радуйся богине, лира! В море вечного эфира Злая расточилась тьма. Чу! голубки воркованье… Дух познал очарованье, Сладость легкого ярма. Слышу: пленник вожделенья, Ты отравлен ядом тленья, Ты и слеп, и глух, как труп. Все грехи твои омою Голубиной чистотою, Поцелуем нежных губ.

II. «Дальше, дальше ото всех…»

Дальше, дальше ото всех Ты меня умчи В снежный вихрь. Шум метели, детский смех И лучи Глаз твоих. Лишь увидел я тебя, Позабыл Всех подруг. Нам легко, как голубям, Реять в небе плеском крыл, Королевна вьюг. Нам ресницы опуша, Падай, снег, Звездочка, кружись! Вот и вся моя душа… Рдей, улыбка! Звонче, смех! Вот и жизнь.

III. «Крепче голубой мороз…» [142]

Посв. Наталии В. Богословской

Крепче голубой мороз, Воздух скован, пахнет дым. Кто тебя, дитя, принес В край железных, звездных зим? Целый мир — лишь ты одна, Как легко, светло с тобой. Душу высветлил до дна Взор хрустально-голубой. Из-под загнутых ресниц Блещет бледная лазурь, Голос — щебетанье птиц В воздухе без туч и бурь. Кто ты: маленькая рысь, Или райский ангелок? Выжжена морозом высь, Город мертв, рассвет далек. Крепче яростный мороз, Город бездыханно пуст… Только мягкий шелк волос, Нежный, нежный пурпур уст.

142

«Крепче голубой мороз…» (с. 332). Посвящение — неустановленное лицо.

IV. «Ты знаешь, ты знаешь: я с первого отдал мгновенья…»

Ты знаешь, ты знаешь: я с первого отдал мгновенья Мое сердце тебе, как только тебя увидал, И стало былое добычей забвенья, Всё прошлое смыл набегающей радости вал. Весь день перед встречей, неясного полон похмелья, Я плакал, молился, не ведая сам, почему, И ты предо мною предстала, мое золотое веселье, И ангел лазурный рассек облегавшую тьму. Ты смотрела в пространство, задумчиво стоя, И казалось: тебе открывается вечная даль. И рванулась душа, и сверкнуло вино золотое, О свиданье пропел зазвеневший заздравный хрусталь. Так поверим, поверим вскипевшему пеной веселью! И, покинувши мир, В час полночи злой закружимся с безумной метелью, Умчимся в синий эфир. Я знал тебя вечно: ко мне приходила во сне ты, Царевна морозов, принцесса серебряных грез… Земля позабыта, в пространстве мерцают планеты, И вьюга играет развеянной прядью волос. Улыбаются очи, и близятся нежные губы… Принцесса, принцесса, куда ты влечешь меня? Чу, вьюга вдали затрубила в несметные трубы И вихрем снежинок на нас налетела, звеня.

V. ПЕСНЯ СЕРДЦА

Быстро под напев метели Миги счастья пролетели, Снова ночь моя пуста. Помнишь, помнишь, как, бывало, Ты от уст не отрывала Охладевшие уста? Как, предчувствуя разлуку, Жал я маленькую руку И щекою к рукаву Припадал с безмолвной лаской. Всё, казавшееся сказкой, Всё сбывалось наяву. И дышал под пылью снежной Уст полураскрытых нежный, Смятый поцелуем цвет. Сердце к сердцу приближалось, Сердце сердцу отзывалось, Билось радостно в ответ. Было больно, было сладко Выпить, выпить без остатка Пурпур губ и нежность глаз. Сердце всей своею кровью Поклялось тебе любовью В первый и последний раз. И, когда мой час настанет, Пусть душа твоя вспомянет Сказку ночи голубой. Ты, лобзаньем кончив муки, Примешь в маленькие руки Сердце, жившее тобой.

VI. БАБУШКА И ВНУЧКА [143]

Посв. В.Ф. Ахрамовичу

Колдует над полянами веселая весна, А бабушка молитвенник читает у окна. И незабудки нежные, в тени зеленых ив, Смеются, глазки синие над озером склонив. Земля под маргаритками, как в розовом снегу, А девочка веселая играет на лугу. Вся — маленькая, легкая, лазоревый глазок. Заговорит, и кажется: воркует голубок. Бежит из лесу к девочке знакомая семья. «Ах, здравствуйте, голубчики, любимые друзья! Лисичка-вертихвосточка, ты всё еще жива? А вы как зиму прожили, синичка и сова? Ты, рыбка красноперая, не любящая зим, Как весело ты хвостиком сверкаешь золотым! Плыви скорее к берегу и жди у тростника, Тебе я в грядках вырою большого червяка!» И вскрикнула, и кинулась, откинув волоса, И смех, как звон серебряный, под небом разлился. А бабушка молитвенник читает сквозь очки, Каштан склонил над окнами зеленые сучки. Синичка, рыбка, совушка, примите мой поклон! Должно быть, в детстве радостном я видел этот сон.

143

Бабушка и внучка (с. 335). Посвящение — Ахрамович (Ашмарин) Витольд Францевич (1882–1930), литератор, секретарь изд-ва «Мусагет».

VII. ВОСКРЕСЕНИЕ

Я лежал в гробнице без движения, Посинели губы, взор ослеп; Ароматом ладана и тления Был насыщен, красными лампадами Озаренный, безысходный склеп. Вкруг меня враги смеялись злобные, И не мог я злобу их заклясть. Тело, тайными отравленное ядами, Плащаницы повивали гробные, Язвы нардовая умащала масть. Но домчалось воркованье голубиное, И гробница смрадная пуста. Ты рассыпала на грудь мне кудри длинные, И пурпурными омыла поцелуями Посиневшие, холодные уста. И вокруг одна лазурь бескрайная, Пурпур уст и смех твой золотой. Тлен пронизан голубыми струями… Что вершится новое и тайное Над безумною и темною душой?

VIII.РАУТЕНДЕЛЕЙН [144]

Я стал на братьев непохожим, Людские позабыл труды, И мох зеленый стал мне ложем Трапезой — корни и плоды. Шалаш соорудив под буком, Охотничий надевши плащ, Бродил я годы с верным луком Среди глухих, еловых чащ. Чего со мною не бывало! Все звери за меня брались. Не раз коза меня топтала, И грызла золотая рысь. Я — весь одна живая рана — Из цепких вырывался уз. Плечо хранит клеймо капкана И зуба волчьего укус. На третье лето испытаний, Не могшему постигнуть тайн, Ко мне явилась на поляне Царевна Раутенделейн. Она была — как утро мая, Нежнее первого цветка, Живей, чем струйка ключевая, Как серна горная, легка. Звенели, как лесные струи, Ее слова и смех живой, И были свежи поцелуи, Как первый ветер заревой. Она сказала: «Я разрушу Всю казнь, творимую зверьми, Люби меня, отдай мне душу». И я ответил ей: «Возьми! Возьми ее всю без изъятья, Я ждал тебя одну — года. Твой поцелуй, твои объятья Меня пленили навсегда». Она, младенчески ликуя, Припала грудью мне на грудь, Не разрывая поцелуя И медля губы разомкнуть. Казалось, первым из сокровищ Я обладал. Но лес восстал, И целый хор лесных чудовищ Неистово заскрежетал. И, вдруг ужаленный ехидной, Я в пропасть рухнул. Я, как труп, Лежу в крови, и мне не видно Ни глаз твоих, ни милых губ.

144

Раутенделейн (с. 337). Раутенделейн — героиня пьесы Г. Гауптмана (1862–1946) «Потонувший колокол». На рифме в строфе V подразумевается оригинальное произношение: «Раутенделяйн».

IX. ТАТЬЯНИН ДЕНЬ (Октавы) [145]

Татьянин день! знакомые, кузины — Объехать всех обязан я, хоть плачь. К цирульнику сначала, в магазины Несет меня Плющихинский лихач. Повсюду — шум, повсюду — именины, Туда-сюда несутся сани вскачь, И в честь академической богини Сияет солнце, серебрится иней. Сквозь шум мужских и женских голосов Твой детский смех я слышу из передней. Всё тот же он, как несколько часов Тому назад, в минуту страстных бредней. Сдирая лед с замерзнувших усов, Вхожу, смущен, как черт перед обедней. «Как Вы бледны! не спали, верно?» — «Да». А взор ее сияет, как звезда. И сладко мне лелеять наши тайны, И жаль, что чай смывает легкий след, И тает поцелуй необычайный Ее цветущих уст. Его уж нет. Я взор ловлю и каждый вздох случайный. Не двое ль мы? Действительность, как бред, Уходит вдаль, и тонет взор во взоре. Пускай кругом шумит людское море! Татьянин день! О первый снег и розы, Гвоздик и ландышей душистый куст. О первые признанья, клятвы, слезы И поцелуй оледеневших уст. Уж близко утро, синие морозы Сжигают высь, звенящий город пуст. Последний вздох над лестницею темной… Порыв любви, божественно-нескромный.

145

Татьянин день (с. 339). Плющихинский лихач — в годы создания ст- ний «Цветника царевны» Соловьев жил на Плющихе в 6-м Ростовском переулке в доме Кожиной.

X. ПРОСТИ

Прости! окончен тяжкий год Лобзаний страстных и могил; Пришел, должно быть, мой черед Признаться, что не стало сил. Так любят в жизни только раз: Отец и мать, и отчий дом Ты мне была. В последний час Ты не подумала о том? Прости! какое море мук, Какое пламя, яд и кровь Таит единый этот звук, Звук, отпевающий любовь. Кто осквернит твои уста? Кому — твоя святая грудь? Младенец мой, везде, всегда За всё благословенна будь! Так близко счастье, и ужель Я одинок уже навек? Я ухожу в мою метель, В холодный ветер, ночь и снег.