Солнце больше солнца

– Глянь-ка!

Неделяев уронил очки с затемнёнными стёклами, сжал пальцами бинокль и смотрел, смотрел вперёд, туда, где слева направо тянулись линии траншей, выбросивших цепи фигурок, пропадавших теперь в дыму и пыли. Потом он что-то говорил, чему-то смеялся, глотал из фляжки воду и, наконец, увидел себя едущим в виллисе с Тютеревым и Игумновым - Егорыч вёз в лагерь. По дороге мучила жажда (фляжка была уже пуста), потом напал голод, и в палатке Маркел Николаевич долго и жадно ел. Затем упал на раскладушку, заснул как сознание потерял, но после полуночи пробудился и до рассвета не мог отвязаться от разящих своей ясностью подробностей того, что видел днём.

Когда проснулся Тютерев, то сказал, что надо поехать по местам вчерашнего боя. День хмурился. Надели клеёнчатые балахоны с капюшонами, и вскоре на своём виллисе очутились в местности, которая заменила ту, что была здесь до вчерашнего дня. Там, где густели кустарники, сейчас чернела масса странных никогда не виданных закорючек. Вместо зеленевших трав и асфальтированной дороги стлалось нечто вроде иссера-жёлтой слюды. На ней бросались в глаза трупы телят, овец, собак и разных мелких животных, некоторые - обезображенные до того, что не узнать, чьи это останки. Лежала на боку мёртвая лошадь с огромными пузырями на брюхе. Слева, справа, впереди, вблизи и вдали люди в костюмах химзащиты забрасывали тела животных в кузова грузовиков с откинутыми бортами. Большинство трупов коров, бычков и лошадей уже вывезли.

Виллис катил мимо обгоревших самолётов, автомобилей, танков и прочей техники, у одного танка снесло башню, другой был перевёрнут кверху гусеницами. Ближе к эпицентру техника оказывалась вогнанной в грунт, оплавленной, затем встречались лишь остовы техники, обгоревшие искорёженные скелеты машин и их обломки. Маркелу Николаевичу пришло в голову: "По особому заказу поджарка из земли с разнообразной начинкой".

Плотнее наплывал смрад, едущие надели противогазы, но дышать в них становилось всё мучительнее, и пришлось их снять.

Выехали на взгорье, откуда раньше открывался луг с белым бетонированным квадратом, поодаль от которого высились, стоя один к другому, кряжистые дубы. Теперь перед взглядом представало пространство, покрытое чем-то вроде серовато-бурой каши, местами замечались как бы взбитые грязные сливки, дубов будто и не было, зато подальше исчезнувшего квадрата с крестом поразила взгляд огромная, метров триста в диаметре, воронка.

Тютерев, заглядевшись на неё, проговорил:

– Бомба до земли не долетела, а воронка какая!

– Удар в землю взрывной волны, - авторитетно дополнил Игумнов.

Решили проехать мимо воронки; приподнимаясь на сиденьях, с любопытством заглядывали в неё. Вдали тянулась чернеющая полоса сожжённого леса, перед ней лежало пространство, покрытое чем-то вроде чёрных кочек.

– Горелые пеньки вглубь на километр, а там уж стволы стали сохраняться, - сказал Егорыч.

– А вон, глядите-ка, что такое?
– вдруг вырвалось у Тютерева.

Впереди немного слева возвышалось как бы странное мёртвое чудище с несколькими раскинутыми обугленными лапами, с обугленной головой, усаженной полудюжиной обгоревших рогов разной длины. Когда виллис подъехал к нему вплоть, стало понятно, что это огромный дуб, вырванный с корнями и всаженный вершиной в грунт.

Оба полковника, Неделяев, водитель, сидя в машине, дивились.

– Недалеко от площадки дубы росли, целая роща. Вот оттуда его и закинуло сюда, - сообразил Игумнов.

Маркел Николаевич, задрожав, подумал: "Тот самый дуб! Тот самый!"

86

– Съездим в Маховку, а потом в Елшанку. Самые ближние к эпицентру деревни, - сказал Тютерев.

От Маховки до эпицентра было четыре километра, от Елшанки до него - пять. Жителей деревень вывезли накануне испытаний.

Сейчас на месте Маховки чадило гарью пепелище: все избы, дворовые постройки развалило и сожгло. Невдалеке неровными рядами стояли армейские палатки, в них уже обосновались жители, которых привезли на грузовиках, много народа рылось в грудах головёшек, копалось в земле.

– Неужели тут не опасно? Вон какие-то овощи выкопали...
– с тревогой высказался Егорыч.

Тютерев хмыкнул, произнёс философски:

– Время покажет свои результаты.

Поехали в Елшанку всё так же без дороги, по спёкшемуся грунту.

Показались обугленные развалины изб, поодаль, как и в Маховке, - палатки, хлопотливые жители.

Здесь, в деревне, которая была ею до вчерашнего дня, осенью 1920 года следователь с двумя помощниками допрашивал Неделяева, допытываясь, зачем он отсёк голову застрелившемуся Кережкову.

Сидя в виллисе, Маркел Николаевич оглядывал выжженное серое пространство в отдалении от пепелища и палаток - где-то тут в степи, убитой вчера, был зарыт Андрей Кережков.

Тютерев велел Егорычу подъехать к палатке, около которой мужики разделывали зарезанную овцу.

– Мёртвую подобрали?
– чуть морщась, спросил полковник, не вылезая из машины.

Мужик, державший нож в окровавленной руке, присевший на корточки возле овцы, поднял на начальство улыбающееся лицо, сказал ласково:

– На своих ногах стояла, ослепла только.

– Глаза выжгло?
– уточнил Тютерев.

– Не, этого не было, глаза целые, - охотно отвечал колхозник, - только белые полностью.

Другой мужик, тоже с ножом, показал им на внутренности овцы:

– Какие ливера-а! хороши-и!

– Поехали!
– бросил полковник водителю.

У других палаток люди перебирали выкопанную картошку, скукоженные от жара арбузы, сморщенные огурцы, помидоры. Тютерев, велев Егорычу притормозить, подозвал бабу:

– Не говорили вам, что это есть нельзя?

– Наоборот сказали - всё, что уцелело, можно есть!
– бойко ответила колхозница.

Вблизи как-то странно, зигзагами, летала стая ворон, вороны уносились вдаль, то взмывали ввысь, то устремлялись к земле, но не садились, как обычно, а ударялись о неё, кувыркались.

Колхозники заметили, что приехавшее начальство озадаченно смотрит на птиц. Один из мужиков, посмеиваясь, сказал:

– Слепые они. Ослепли.

– Ну да, их же отсюда не вывозили, - пробормотал Егорыч.

Когда покинули то, что осталось от Елшанки, Тютерев и Игумнов захотели съездить в бор, где недавно охотились. Деревья на краю леса, метров на двести вглубь, были повалены, обуглились, у других, что за ними, обломало и опалило верхушки; примерно через два километра бор стоял такой, как прежде.