Солнце больше солнца

98

Сцену второй встречи Москанина с Кережковым автор, опять без перехода, поместил после эпизода у озера Губачье. Он не один вечер старался описать то, что ему виделось: пространство серовато-бурой каши, огромный обугленный дуб, который взрывом был вырван с корнями из земли, отнесён за километр и всажен вершиной в грунт. Около стоял Кережков, чья правая штанина почернела от крови, кровь продолжала стекать поверх напитавшегося ею сукна, но простреленная нога держала человека, словно невредимая. Он, как тогда, когда его увидел под дубом Маркел, был в потрёпанном кителе, отросшие спутанные чёрные волосы свешивались на глаза. Только теперь лицо не выражало страдания: спокойное, дышащее силой.

Подкатил виллис, сидевший рядом с шофёром Москанин вышел из него. Он оглядел Кережкова с головы до ног и, написал автор, "показал рукой на изуродованный труп дерева, который торчал обрубками корней кверху".

– Вот оно как! Твоя душа выбрала этот дуб, жила в нём. И вот что с ним стало!
– сказал Москанин "с победным видом": - Он превратится в прах, как это стало с твоими телом и отрубленной головой, зарытыми в землю.

Кережков легко переступил с ноги на ногу, рукой отбросил волосы с лица, улыбнулся:

– Дуб ещё долго не будет прахом. И голова моя на месте!

– Что толку? Оружие всемирного могущества открыто по моему слову! Вон посмотри!
– суровый человек раскинул руки, обводя взглядом всё вокруг.
– А о твоих домашних солнцах нет и помину.

Маркел Николаевич произнёс устами командующего Армией Правды:

– Какое там всемирное могущество? Американцы открыли оружие гораздо раньше, и пусть у вас тоже такое, их не победить ни за что! Они испытали оружие на стране, с которой вели войну, а вы - на своём народе. Вот за что вы воевали с белыми, воевали со мной, вымаривали народ голодом, стреляли в затылки, увозили людей в скотных вагонах в тайгу и в тундру, загнали миллионы в колхозы! К какому господству над планетой вы пришли? Только к этому - в нашем крае!

И Кережков, как давеча его противник, раскинул руки и обвёл взглядом всё кругом, то, для чего Неделяеву не удавалось найти достаточно выразительных слов: огромные участки иссера-жёлтой слюды, вспучившиеся ковры как бы взбитых грязных сливок, пространства, покрытые невиданными закорючками - тем, чем стали кустарники, - чернеющую вдали полосу сожжённого леса и ширь перед ним с массой чёрных кочек - тем, чем были до взрыва деревья.

Маркел Николаевич написал, что Москанин в гордости выставил вперёд ногу и сказал:

– Страна шла за нами! Она была нашей и нашей осталась!

Автор возжёгся такой ненавистью к герою за его правоту, что едва не сломал пальцами карандаш, после чего постарался передать ответ командующего Армией Правды. Тот обещал, что его душа будет жить в этом крае, и здесь пустит корни идея маленьких домашних солнц. У пьяненького Маркела Николаевича скатилась на рукопись слеза оттого, что предсказание беспомощно.

Пьяненьким он стал во время визита к лесничему, когда друзья приговорили не один графин красного. Борисов, сообщивший в начале застолья, что Тютерев лежит с белокровием в чкаловской больнице, понуро слушал окрашенные страхом за себя воспоминания гостя об охоте с Тютеревым и с Игумновым, о пирушках под пластинки Владимира Володина и Вадима Козина. Потом Дмитрий Сергеевич заговорил сам - о других знакомых, заболевших страшной болезнью.

Он по радио ловил Би-би-си, имел осведомлённого сына и сказал, что американцы испытали воздействие атомного взрыва на организм человека - но в пустыне. Там были солдаты-добровольцы в спецодежде, им дали большое денежное вознаграждение, гарантию наилучшей медицинской помощи, они находились и находятся под наблюдением врачей.

– А с наших солдатиков взяли подписку о неразглашении, сфальсифицировали записи о службе. Станет тебе хреново от облучения или заражения, а у тебя в книжке, что служил ты на Карпатах или в Ленинградской области, - едко проговорил лесничий.
– А там ничего такого не было.

Маркел Николаевич скребнул скатерть на столе ногтями, едва не обломав их.

– Почему в Америке так, а у нас совсем нет?!

Борисов, упираясь локтями в стол, мягко бросил ладони на скатерть, будто сказав: "А вот так!"

Неделяев посмотрел ему в глаза в упор, чуть повернул голову в сторону и, глядя искоса, медленно, словно с трудом вспоминая слова, произнёс:

– Почему не прижилась идея домашних солнц?

Дмитрий Сергеевич сложил губы, как бы собираясь засвистеть, затем прошептал:

– Вспомни, как тебя манила всемирная победа. Она и других манила.
– Его обычно приветливое лицо приняло почти грубое выражение: - А огромному большинству никакие идеи не были и не будут интересны.

Неделяев мысленно согласился: "Суслики!" И подумал: напрасно Москанин беспокоился, что они пойдут за вожаком, который провозгласит идею "мелочного счастья". Стремиться-то они к нему будут, но по-мелочному, каждый сам по себе, и никогда не смогут объединиться и защитить его. А если бы смогли, то это было бы уже не мелочное счастье.

– Что с Москаниным-то стало?
– высказал Неделяев давно занимавший его вопрос.
– Такой человек должен бы выйти в руководство, но сколько я газету "Правду" ни читал все годы, не попалась его фамилия. Может, расстреляли его в тридцатые.

– А, может, и гражданскую не пережил, - предположил лесничий.
– В боях он навряд ли вперёд лез, но от тифа мог загнуться.

Дмитрий Сергеевич потёр указательным пальцем скатерть, продолжил лениво-ласково:

– Или не оказался никакой крупной фигурой, высоко не поднялся, всё пережил и сейчас торт кушает, старичок восьмидесяти лет.

Неделяеву представились суровый человек и перед ним на столе шоколадный с грецкими орехами торт, такой, какой ели с Анютой в летнем ресторане в Челябинске. Москанин чайной ложкой отделил от торта с краю порцию, стал аппетитно кушать. Он был таким, каким помнился: вообразить его старичком восьмидесяти лет на удавалось.

В пытливом раздумье, полагая, что говорит про себя, Неделяев процедил:

– В Москве где-то.

– Скорее, в Подмосковье, в каком-нибудь Солнечногорске, - поправил с видом основательного подхода к вопросу лесничий.

Маркел Николаевич произнёс с завистливой горечью:

– Там-то всё можно есть. И пенсия, конечно, хорошая.

99

Он жадно ждал отпуска, чтобы опять поехать с Анютой к сыну. Тот почти дождался отдельной квартиры и принял гостей радующимся хлебосолом, как будто был уже в ней. Лев любил отца. На его предположение, что теперь, наверное, он женится, ответил с шутливой беспечностью: собираюсь, мол. Его навещали две девушки, в разное время, конечно, и Маркел Николаевич силился угадать, которая же станет его снохой. Сыну любопытством не досаждал.